— Вот черт, ты же суше сортирной бумаги! Ну, раз не хочешь трахаться, придется тебе, черт подери, как следует у меня отсосать.

Он потянул ее за волосы. Она закричала. От страха и от злости. И поняла, что кричит как ребенок.

— Отпусти мои волосы, ублюдок! Я все сделаю, идет?

— Так-то лучше. Чертова шлюха.

Фелицию трясло от ярости, но она проглотила подступивший плач. Нет уж, слез от нее он не дождется. «Надо только сделать это, а потом я пойду домой», — подумала она.

Она наклонилась и открыла рот. Он тут же вошел в нее. Толчки были сильными и ритмичными. Каждый раз, подаваясь назад, он будто высасывал из нее что-то. И каждый раз он испускал тяжелый стон. Наконец он кончил. Она попыталась отвернуться, но он держал ее голову и заставил взять сперму в рот. Глотать она не стала. Опустошенный, он ее выпустил. Фелиция рухнула было на кровать, но вскочила так быстро, как только могла. Сгребла с пола платье и натянула на себя. Быстро обулась. Шон лежал на кровати, закинув руки за голову.

— Надеюсь, тебе было так же хорошо, как и мне. — Он смеялся.

Она пощупала языком сперму, которая все еще была у нее во рту. И плюнула прямо ему в лицо.

— Говнюк гребаный, — холодно и спокойно сказала она. Развернулась и выбежала из дома, чувствуя облегчение от того, что он не стал ее догонять.

Всю дорогу до дома на Моньюмент-авеню-парк Фелиция шла пешком. Она дрожала всем телом, хотя ночь была душной и теплой. Гнев то и дело сменялся парализующим ощущением опустошенности, которое несколько раз заставляло ее останавливаться прямо посреди дороги. Она снова и снова задавала себе один и тот же вопрос: как можно было так ошибиться в человеке? Из-за красивых глаз? Чертов псих ненормальный. А она взяла и позволила сделать с собой такое. И кто она после этого?

Поднявшись к себе на второй этаж, она заметила свет в гостиной. Отец недавно вернулся с ночного дежурства. У нее в гостиной сидел полицейский, но пойти и рассказать ему, что ее сейчас изнасиловали, было совершенно немыслимо. Она просто не могла. Невозможно, и точка. В этот миг ее обожгла догадка. Шон знал об этом. Знал: она ни за что не обратится в полицию, не осмелится рассказать об этом своему собственному отцу. От этой мысли ее затошнило так, как никогда не тошнило прежде. Она прокралась мимо двери гостиной в ванную и засунула два пальца в рот, вызывая рвоту. Старалась делать все как можно тише, чтобы папа ничего не услышал. О матери она не беспокоилась. Та уже спит, и в крови у нее растворена таблетка снотворного. После рвоты Фелиция почистила зубы. Раз двадцать прополоскала рот, и только после этого проскользнула из ванной к себе в комнату. «Папа решит, будто я вернулась пьяная, — подумала она. — Хотя какое это теперь имеет значение?»

В ту ночь она не сомкнула глаз — лежала и пялилась в потолок, чувствуя одновременно и жар, и озноб. Она думала о том, что все пропало. Ей скоро исполнится восемнадцать, через две недели она закончит школу. Но теперь она вряд ли еще хоть раз туда пойдет. Мысль снова увидеть Шона Невинса, естественно, была для нее невыносима, но и взглянуть в глаза подругам казалось не легче. Думая о Сьюзен и Холли, она испытывала странную смесь стыда и злости. В каком-то смысле она сохранила девственность, но потеряла все остальное. Осенью она должна поступить в колледж, завести новых друзей, может быть, найти любимого, уехать. Теперь ничего из этого не выйдет.

В пять часов утра она проскользнула в ванную и украла две маминых таблетки от бессонницы. Проглотив их, она мгновенно уснула и проснулась только далеко за полдень. Родители не стали ее будить.

В ушах шуршало, как в больших раковинах, если приложить к ним ухо, — говорят, это эхо прибоя. На смену дрожи в руках пришло тупое онемение. Волнами накатывала тошнота; каждый раз, когда она пыталась встать с кровати, у нее кружилась голова. Чем ближе к вечеру, тем хуже ей становилось — точь-в-точь похмелье, только наоборот. Когда Фелиция в воскресенье не вышла к обеду, к ней зашла мама, присела на край кровати и погладила ее по волосам. Рука у нее была ледяная.

— Фелиция, ты не заболела? — Мама искренне беспокоилась и наверняка уже заметила: в комнате дочери перегаром не пахнет.

— Мне нездоровится. — Фелиция надеялась, что мать перестанет гладить ее по волосам, а не то она расплачется.

— Принести тебе обед в комнату? У нас стейк из телятины.

— Нет, у меня болит живот. А вот выпить воды было бы здорово.

Мать принесла воды и до конца дня больше не беспокоила ее.

Еще три дня она пропускала школу по болезни. Воровала у матери таблетки, чтобы спать по ночам. На четвертый день голова больше не кружилась, но онемение так и не прошло. Она даже начала ценить это состояние бесчувственности и желать, чтобы оно усилилось. Она хотела, чтобы с пальцев и чувствительных слоев кожи онемение распространилось на всю нервную систему и она больше вообще ничего не ощущала бы. Единственное, что она согласна была оставить, — это ощущение, посещавшее ее прямо перед тем, как провалиться в сон, приняв снотворного: тогда ей казалось, будто она легкая, как воздух, и ее сейчас унесет ветром. На четвертый день она сказалась здоровой и пошла на остановку школьного автобуса, но только для того, чтобы встретиться с соседом, обдолбанным Брэдом Дэвисом.

Он, как всегда, стоял и ждал автобуса, попутно приторговывая тем, чем некоторые подростки приводят себя в порядок с утра пораньше. Фелиция, как всегда, с ним поздоровалась — по старой памяти. Забавно, но именно он когда-то в самый первый раз ее поцеловал. Вернее сказать, это она украла у него свой первый поцелуй, так как он слишком стеснялся ее целовать. Это случилось в деревянном сарае на заднем дворе семьи Дэвис, им тогда было лет по восемь. Целоваться оказалось странно и мокро, а Брэд так обрадовался, что на следующий день подарил ей леденец на палочке в форме сердечка. Они никогда больше не целовались, но оставались близкими друзьями. До тех пор пока им не исполнилось тринадцать и у Брэда не появились прыщи и наркотики, а у Фелиции — маленькая грудь, которая так никогда и не увеличилась, и поэзия. Но они по-прежнему каждое утро здоровались у школьного автобуса.

В этот раз Фелиция направилась прямо к нему. Решение она уже приняла. Когда она протянула ему двадцать долларов, он удивленно на нее посмотрел. Их руки уже много лет не встречались.

— Мне нужно что-нибудь успокоительное, — сказала Фелиция.

— Нервничаешь перед экзаменами?

Фелиция уставилась на него недоуменно, словно вообще не поняла, о чем он говорит. Она напрочь забыла, что через неделю выпускной экзамен, а еще через неделю состоится церемония окончания: они наденут мантии и шапочки с кисточками, и им вручат дипломы, а Холли скажет перед всеми родителями торжественную речь.

— Самое сильное из того, что сможешь достать, — только и ответила она.

— Придется немного подождать.

— Вернусь завтра рано утром.