– Хочешь, я переключу канал? – спрашивает Шейн.

– Нет. В ее выражении лица что-то не так.

Он кивает.

– Ага, я тоже определенно что-то заметил. Боже, если мы когда-нибудь выберемся отсюда, только представь, какие приколы мы сможем устраивать на вечеринках.

Нет, мы не можем читать мысли; скорее дело в том, что мы стали очень, очень восприимчивыми к выражениям лиц – вероятно из-за того, что мы стали более общительными. Спасибо вам, безвременно ушедшая доктор Стернфилд.

Я говорю:

– Думаешь, это холодность матери превратила доктора Стернфилд в безумного ученого?

Он хмыкает.

– Одного этого недостаточно. Кроме того, доктор Гордон выглядит хорошим человеком. А ведь отпечаток на ребенке оставляют оба родителя.

Я покусываю нижнюю губу, не зная, что ответить.

Внезапно его глаза озаряет понимание:

– Ох, прости.

Он ровно складывает руки на коленях.

– Не хочу выглядеть излишне любопытным, но все-таки, что случилось с твоим папой.

– Все просто, несчастный случай, когда он нырял, – я смотрю на него.

Шейн сжимает мои пальцы.

– Мне очень жаль.

Я киваю и глубоко дышу, но мне кажется, что воздуха все равно недостаточно.

На следующее утро доктор Калдикотт рассказывает нам, что в ее переговорах с представителями власти (на которые, без сомнения, повлиял некий юрист из ACLU), был выработан список критериев, при выполнении которых нас отпустят.

– Каких, например? – спрашивает Шейн.

Она загибает пальцы.

– Конечно, ваши жизненные показатели должны оставаться стабильными. И никаких проявлений типичных симптомов, вроде потери сознания или звона в ушах. Неплохо, если нам удастся разработать надежный тест на наличие CZ88, более дешевый, чем тот, который мы пока используем. Кроме того, психологи оценят ваше состояние, чтобы убедиться, что вы будете вести себя ответственно, оказавшись на свободе.

Мы киваем. Надеюсь, Шейн не решит все испортить.

– И тогда, может быть, я подчеркиваю, может быть, мы убедим губернатора отменить приказ о вашей изоляции.

Прежде чем покинуть нас, доктор Калдикотт спрашивает:

– Кстати, а вы общались с другими пациентами с CZ88? Мы пытаемся найти юную леди по имени София Вашингтон, которая исчезла из главной больницы Сиэтла.

Я говорю:

– Она не стала дожидаться, пока с нас снимут карантин?

Может, мне лучше сбежать отсюда, найти маму и орать на нее, пока она не передумает насчет участия Сэмми в клинических испытаниях?

Сквозь неизменный пластиковый щиток, закрывающий лицо доктора Калдикотт, я вижу, как она хмурится.

– Либо так, либо кто-то вынудил ее уйти. Вокруг больниц, где находятся пациенты с CZ88, шатались подозрительные личности.

По моей спине пробегает холодок беспокойства.

– Ага, мы читали о тех странных ребятах, которые хотели провести обряд экзорцизма для пациентов в Лос-Анджелесе. Думаете, они добрались до Сиэтла?

– Именно это мы пытаемся выяснить. Но для беспокойства нет причин; мы держим все под контролем. Без разрешения никто не войдет и не выйдет.

Ну все, конец моим планам побега.

На следующее утро я слышу как Шейн разговаривает сам с собой в ванной, и передразниваю его, когда он выходит.

– Просто тренируюсь перед интервью. Надо быть убедительным.

Я откладываю вилку, которой завтракала.

– У тебя же нет никаких симптомов, правда?

– Нет. Но они могут решить, что мы врем, чтобы выбраться отсюда.

– Хммм. Если мы сможем убедить в нашей правдивости друг друга, мы выдержим любую проверку.

Мы усаживаемся на мою кровать, скрестив ноги, соприкасаясь коленями, и смотрим друг другу в глаза.

Шейн ухмыляется.

– Ты первая.

– Отлично.

Я на мгновение закрываю глаза, чтобы придать лицу нейтральное выражение. Подготовившись, я говорю:

– Сегодня у меня не было совершенно никаких симптомов CZ88.

Он пристально смотрит на меня.

– Ты говоришь правду. А теперь соври что-нибудь, чтобы я мог сравнить.

– Если я не буду говорить тебе, вру я или нет, может это будет проверка получше?

– Хорошо.

Я снова глубоко вдыхаю, чтобы придать лицу нейтральное выражение, и говорю:

– Когда я впервые встретила тебя, я решила, что ты редкостный осёл.

Он кивает.

– Легко. Правда.

– Теперь ты наполовину порядочный человек.

Он щурится.

– Я замечаю слабое-слабое отклонение. Ты не думаешь, что я наполовину порядочный?

Я опускаю глаза, уклоняясь от его взгляда.

– Ладно, никаких тайн. Я думаю, что ты больше чем наполовину порядочный.

Когда он улыбается, у него появляются ямочки на щеках.

– Ах, вот оно что. Очень правдиво.

– Твоя очередь.

Он вытирает лицо рукой.

– Когда я впервые встретил тебя, я подумал, что у тебя не все дома.

– Я и без наших новых способностей тебе это скажу. Ты и правда так подумал, и у меня и правда были не все дома.

– А теперь ты, я вижу, слишком зазнаешься.

Я хлопаю его по руке.

– Ха! Ложь, ложь, ложь.

– Ладно, а как насчет этого? Я думаю, ты очень привлекательная и милая. И если бы твоего красавчика Джека тут не было, я был бы не прочь занять его место.

У меня перехватывает дыхание. Все черты его лица свидетельствуют, что он говорит правду, но я отвечаю:

– По большей части вранье.

Теперь на его лице написано смущение, и он отводит взгляд.

– Раскусила.

На какое-то время повисает неловкая тишина, а потом мы продолжаем репетировать, пока не чувствуем, что готовы к самому строгому перекрестному допросу.

Его проводят на следующий день, и в нем участвуют врачи-терапевты, ученые и психологи. Когда все заканчивается, Шейн жалуется мне:

– Мы должны подать на них иск. Пациентов со СПИДом не заставляют проходить через такую хрень перед тем, как их выпишут.

– Как передается СПИД они в точности понимают. А для нас все еще недостаточно данных.

Он поднимает брови.

– Мы могли бы предоставить им немного.

– Ох, но не друг с другом, потому что у нас обоих вирус и так уже есть.