Кортеж тронулся в путь, вышел за шлагбаум, охраняемый активистами, прошел по дороге вдоль хребта, спустился по тропинке и построился по классам на склоне лицом к источнику. Вдруг раздались крики ужаса: у Богоматери не было головы, вернее, то, что от нее осталось, было похоже на разбитый глиняный горшок. Лицо Мадонны было разбито, а помост усеян черепками. На поверхности чаши плавали цветы, одна из ваз перекрыла водослив, и вода вот-вот должна была перелиться через край.

– Святотатство! Святотатство! – вскричала мать-настоятельница.

– Это происки диавола, – подхватил отец Эрменегильд, благословляя направо и налево в качестве акта экзорцизма.

– Саботаж, – проворчал бургомистр и полез за скалы. Вскоре все увидели над обезглавленной статуей его руку с зажатым в ней темным шариком.

– Граната! – завопил белый преподаватель и помчался прочь по тропинке, увлекая за собой коллег, те принялись карабкаться вверх по склону с прытью, которую в них раньше никто не мог заподозрить.

Один из жандармов вскинул ружье и выстрелил вниз, в заросли древовидных папоротников, под которыми протекал ручей.

Лицеисток охватила паника. Расталкивая, топча друг друга, они беспорядочно бросились прочь по дороге, и никакие требования, мольбы, укоры ни матери-настоятельницы, запутавшейся в полах своего длинного платья, ни задравшего сутану отца Эрменегильда, ни задыхающегося бургомистра не могли их остановить. Последний все кричал, потрясая темным шариком: «Это ерунда, ничего такого, это просто глина!» Бои побросали корзины, и банки консервов покатились вниз по склону, к огромному огорчению сестры-экономки, почти сразу отказавшейся от их преследования.

Все беглецы встретились на лицейском дворе. Перевели дыхание. «В часовню», – приказала мать-настоятельница. Когда все расселись на скамьях, она заговорила:

– Дочери мои, вы стали свидетелями ужасного святотатства. Руки нечестивцев, я даже не хочу знать, чьи они, покусились на светлый лик Девы Марии, нашей покровительницы, Богоматери Нильской. Искупить это преступление пред Господом выпало нам. Мы будем поститься, сегодня мы не получим иной пищи, кроме фасоли и воды. Да простит Господь того или тех, кто совершил этот грех.

Тут Глориоза встала со своего места и прошла к ступеням алтаря. Она сказала на ухо бургомистру несколько слов, тот подошел к матери-настоятельнице. Они долго тихо переговаривались. Наконец мать-настоятельница, в которой чувствовалось некоторое напряжение, объявила:

– Глориоза хочет что-то вам сказать.

Глориоза поднялась на верхнюю ступеньку перед алтарем. Она окинула взглядом соучениц, отметив некоторых насмешливо-довольной улыбкой. Потом заговорила, и ее звонкий голос заставил всех вздрогнуть:

– Друзья, я обращаюсь к вам не от своего имени, а от имени партии, партии национального большинства. Наша преподобная матушка сказала, что не хочет знать, кто разбил голову Богоматери Нильской, но мы-то знаем, мы хорошо знаем, кто это: это преступление совершили наши вечные враги, палачи наших отцов и дедов – иньензи. Они коммунисты, атеисты. Ими движет сам дьявол. Они хотят, как в России, жечь храмы, убивать священников и монахинь, подвергнуть преследованию всех христиан. Они внедряются, проникают повсюду, я даже боюсь, нет ли их и среди нас, в нашем лицее. Но я доверяю господину бургомистру и нашим вооруженным силам: они знают свое дело. Я хотела вам сказать, что скоро у нас будет новая статуя Богоматери Нильской, она будет настоящей руандийкой, с лицом национального большинства, Богоматерью хуту, которой мы будем гордиться. Я напишу отцу. У него есть знакомый скульптор. Пройдет немного времени, и у нас будет подлинная Богоматерь Нильская, созданная по образу и подобию руандийских женщин, которой мы сможем молиться без всяких оговорок, которая будет оберегать нашу Руанду. Но в нашем лицее, вы это и сами знаете, еще полно всяких паразитов, грязи, отбросов, из-за которых он сейчас не достоин принять истинную Богоматерь Нильскую. Мы должны немедленно приниматься за работу. Надо вычистить все до последнего закоулка. От такой работы никто не может отказаться. Это работа для настоящих активисток. Вот все, что я хотела сказать. А теперь давайте споем наш национальный гимн.

Лицеистки дружно зааплодировали, а бургомистр затянул песню, которую все подхватили хором:

Rwanda rwacu, Rwanda Gihugu Cyambyaye

Ndakuratana ishyaka n’ubutwari

lyo nibutse ibigwi wagize kugeza ubu,

nshimira abarwanashyaka

bazanye Republika idahinyuka

Twese hamwe, twunze ubumwe dutere imbere ko…

Руанда, наша Руанда, тебя, давшую нам жизнь,

Я прославляю – мужественную, героическую Руанду.

Я помню сотни испытаний, сквозь которые ты прошла,

И чту борцов, основавших несокрушимую республику.

Вместе, в ногу, вперед, вперед идем…

– Видишь, – сказала Глориоза Модесте, возвращаясь на свое место, – здесь я уже госпожа министр.

Школа окончена

В течение месяца, последовавшего за покушением на статую Богоматери Нильской, все мероприятия, проводившиеся в лицее, были сосредоточены на подготовке триумфального приема, который предстояло оказать новой и подлинной Мадонне Великой Реки. Предыдущая была бесцеремонно удалена из-под навеса. Никто не знал, что с ней делать. Уничтожить ее было опасно: все боялись мести Той, которую так долго почитали и к которой было обращено столько молитв. В конце концов ее завернули в брезент и отправили в домик в глубине сада, где стоял электрогенератор. Старую сестру Кизито долго еще подозревали в том, что она, ковыляя на своих костылях, ходит время от времени помолиться перед статуей, ведь она сама видела, как ее торжественно, с великим рвением водружали над источником.

Глориоза торжествовала. С патриотического благословения отца Эрменегильда и с его же действенной помощью она провозгласила себя председателем комитета по возведению на престол истинной Богоматери Нильской. Вдвоем они заняли библиотеку, где разместился их Генеральный штаб и куда теперь никто не мог зайти без их разрешения. Туда же был проведен телефон, до сих пор имевшийся только в кабинете у матери-настоятельницы. На уроках Глориоза появлялась теперь крайне редко. Вместе с отцом Эрменегильдом она без колебаний врывалась в другие классы и обращалась к лицеисткам на родном языке с коротким выступлением – чем-то вроде лозунга с двойным смыслом. Она невероятным образом примирилась с Горетти и принимала ее с другими членами бюро комитета. Но Горетти, одобряя и поддерживая активность Глориозы, все же отказалась от предложенного ей поста вице-председателя, а в разговорах с остальными лицеистками проявляла осторожную сдержанность. Мать-настоятельница почти не покидала свой кабинет, а если и выходила из него, то делала вид, будто не замечает беспорядка, царившего в подведомственном ей учреждении. Когда отец Эрменегильд из уважения к иерархии, под которым проглядывала плохо скрываемая дерзость, приходил к ней с отчетом о работе комитета, мать-настоятельница лишь говорила: