королевами прежних времен, до них нельзя даже дотронуться, такие они драгоценные, хрупкие, вот-вот в обморок упадут; а другие говорят, что вот-вот умрут, потому что их отравили, а отравили их потому, что они слишком красивые, красивее остальных, и завистницы их преследуют, насылают на них порчу, и они не могут ничего есть, потому что везде яд. Вот такие глупости крутятся, жужжат в головах у девочек, то приходят, то уходят. Модеста надеется, что и у Глориозы та идея пройдет, как и многие другие.

В следующее воскресенье после мессы Глориоза сказала Модесте:

– Давай побыстрее, сейчас пойдем к источнику. Я хочу изучить окрестности. Надо посмотреть, как лучше взобраться по склону к домику Богоматери Нильской. Надо точно знать, как туда залезть.

– Ты все еще хочешь проделать то, о чем говорила?

– Конечно, еще больше, чем раньше, и я рассчитываю на тебя, если ты все еще хочешь со мной дружить.

– Мне страшно, – вздохнула Модеста, – у меня же нет твоего отца, но я тебе все же помогу, раз ты говоришь, что мы подруги.

Шел дождь. На дороге Глориоза с Модестой обогнали нескольких женщин, которые возвращались с мессы, неся на голове каждая свою скамеечку.

– Да уж, мы как будто в самой туче живем.

– А мне, – сказала Глориоза, – нравится этот дождь. Я хотела, чтобы он пошел, и он пошел, даже Ньямиронги просить не пришлось. Теперь у Богоматери Нильской точно никого не будет, даже те, кто хотел помолиться ей и попросить хороших отметок, не решатся туда пойти.

Подворачивая на рытвинах ноги, хватаясь за кусты, чтобы не поскользнуться, они сбежали вниз по крутой тропинке, которая вела к источнику, и остановились у чаши, куда собиралась вода, прежде чем перелиться и отправиться потоком навстречу своей судьбе – судьбе великой реки. Статуя Девы Марии, стоявшая под навесом из листового железа, каким-то чудом втиснутым между скал, показалась им очень высокой, недосягаемой. Несмотря на укрытие, сезоны дождей оставили на скульптуре свой след. Ее черное лицо было испещрено беловатыми трещинами, а молитвенно сложенные руки и босые ноги покрыты пятнами того же цвета.

– Это не Нильская Богоматерь, а Пятнистая, – прыснула Глориоза, – видишь, ее надо заново красить, а лучше вовсе заменить. А нос у нее все равно как у тутси, только у тутси-альбиноса.

– Замолчи. Не говори так, а то накличешь на нас беду.

Они поднялись по каменистой осыпи, обошли два больших камня, гладких и блестящих. В их расщелины и были вставлены столбы, поддерживавшие замшелый дощатый настил, на который установили навес Богоматери Нильской.

– Видишь, как высоко, – сказала Модеста. – Тут нужна лестница.

– Ты и будешь этой лестницей. Я встану тебе на плечи и подтянусь, держась за доски, а ты меня поддержишь и подтолкнешь выше. Все получится.

– Глориоза, ты с ума сошла!

– Делай как я говорю, не спорь, если хочешь со мной дружить.

Модеста присела на корточки у подножия помоста. Глориоза села на нее верхом, а потом встала ногами на плечи.

– Давай, поднимайся.

– Не могу, ты тяжелая. И потом я ничего не вижу из-за твоей толстой задницы.

– Держись за столб.

Уцепившись за столб, Модеста понемногу стала приподнимать Глориозу, та ее всячески подбадривала: «Давай-давай, вот так, еще немного!»

– Ну вот, есть, – сказала Глориоза, – я уже опираюсь локтями о доски. Осторожно, подтягиваюсь, держись крепче, ага, готово.

Глориоза проскользнула в узкую щель между камнем и листом железа. Там ей удалось встать во весь рост, и Модеста увидела, как она исчезла в будке.

– Ну вот, я ее трогаю. Я выше ее. Видишь, это просто: ударить как следует по носу, и все!

Глориоза снова протиснулась между будкой и скалой.

– Осторожно! – крикнула она. – Я сейчас спрыгну, держи меня!

Глориоза прыгнула и повалилась на Модесту, увлекая ее в своем падении.

– Смотри, что с нами стало, – сказала Модеста, вставая на ноги, – у меня юбка разорвана, вон тут, сбоку, и вся в грязи, и ноги все в ссадинах. Что мы скажем надзирательнице?

– Скажем, что ходили молиться Богоматери Нильской, поскользнулись и упали. Нас пожалеют и похвалят за набожность. Или лучше скажем, что на нас напали бандиты, хотели нас изнасиловать, но мы убежали. Мне второй вариант больше нравится: мы храбрые девочки, а напали на нас иньензи – эти тараканы-тутси, – их много в горах…

– Ты прекрасно знаешь, что никаких иньензи больше нет, а тутси занимаются коммерцией в Бужумбуре или Кампале.

– Мой отец говорит, что надо постоянно твердить, что иньензи повсюду, что они вот-вот вернутся, что они влезают куда могут, что тутси, которые остались, и даже, возможно, тутси наполовину, как ты, ждут не дождутся их возвращения. Отец говорит, что народ надо пугать вовремя и не забывать об этом.

Чтобы то, что они собирались рассказать надзирательнице, выглядело правдоподобнее, Глориоза решила, что им лучше дождаться темноты и только после этого возвращаться в лицей. Они укрылись в Ремере, в заброшенной пастушеской хижине, стоявшей чуть ниже дороги. Сено на постели казалось совсем свежим. «Видишь, – сказала Глориоза, – тут явно кто-то бывает, хотя постель и жестковата для того, чем тут занимаются. Я обязательно узнаю, кто тут назначает друг другу свидания». Она растянулась на сене: «Давай, ложись рядом со мной и задери платье. Ты же знаешь, что надо делать, чтобы быть готовой к замужеству, наши матери всегда так делали».

– Что с вами случилось, бедняжки мои? – воскликнула сестра Гертруда при виде Глориозы с Модестой и их разорванной, испачканной грязью одежды.

– На нас напали, – ответила Глориоза якобы срывающимся от волнения голосом, – какие-то люди, их лица были скрыты под куском темной ткани. Не знаю, сколько их было, они набросились на нас, видно, хотели изнасиловать, а потом, конечно, убить, но мы стали защищаться, схватили камни, кричали, они услышали поблизости шум «Тойоты», испугались и убежали… Но я знаю, кто они такие, я слышала, как они говорили, это были иньензи, они все еще есть, прячутся в горах, мне отец говорил, они приходят из Бурунди, нападают на нас, когда могут, у них есть сообщники – местные тутси. Надо предупредить мать-настоятельницу.

Обеих лицеисток отвели в кабинет к матери-настоятельнице. Глориоза снова повторила свой рассказ о нападении, но, описывая события в новой версии, она заметно сгустила краски: количество иньензи не переставало расти, теперь они уже собирались напасть на лицей и изнасиловать всех учащихся, а после ужасных пыток и убить, не пощадили бы и монахинь, даже белых. Модеста молчала и изо всех сил старалась плакать и стонать в соответствии с указаниями Глориозы.