— Почему ты не смотришь на меня, почему? Я не буду тебе в тягость, клянусь тебе! Я буду хорошей и послушной, и тебе никогда не придется сожалеть!

Человек повернулся и пошел в свою комнату.

— Завтра мы распрощаемся, мне нечего больше добавить.

Мужчине не удавалось заснуть. Он уже приготовил вещи, которые возьмет с собой в путешествие, он чувствовал себя уставшим, хотел заснуть. Но сон не шел. Он слышал там, за дверью, эту девчонку и проклинал свой натренированный слух. Она рыдала. Это не было плачем ребенка, но она не капризничала. Ее плач был злым, она задыхалась от рыданий, как взрослый человек.

Мужчина со злостью бросился на кровать. Ему хотелось бы не думать об этом, но он не мог. Он слышал ее, ощущал, как боль в виске, чувствовал ее страх, настоящий страх потерять все, а вместе со всем и саму себя. Он слишком хорошо понимал, что это он вернул ей способность говорить, он спас ее не только от того человека и от смерти, но и от безумия. Поэтому она не могла отпустить его. Может быть, он сможет терпеть ее присутствие, может быть, станет радоваться, постоянно видя ее рядом — прыгающую, счастливую. Это была радость, которой он не мог себе позволить. К тому же он мог продолжать убивать, только если никто другой этого не видит, никто другой не должен делить с ним тяжесть его грехов. Если она будет рядом, то у него перед глазами всегда будет стоять его сломанная жизнь, или, хуже того, годы, проведенные в Гильдии, и она, она, которую он должен был оставить и которая теперь мертва.

Он не может, не может. Думая об этом, он ворочался, и на какое-то мгновение скрип кровати заглушил плач Дубэ.

Дубэ приготовила ему завтрак: горячее молоко и черный хлеб. Как всегда по утрам. Но когда человек вышел из своей комнаты, он уже оделся в дорогу — в свой единственный старый плащ, в котором она впервые его увидела. При нем был деревянный баул и дорожный мешок. А лицо — снова под капюшоном.

— Я не буду есть. Я ухожу прямо сейчас.

— Тогда я тоже не буду есть.

Дубэ взяла свой плащ со стула и надела его, закрыв капюшоном лицо.

— Мы уже обо всем вчера поговорили.

— Ты сказал, что у убийцы не бывает друзей. Я — не твоя подруга и никогда ею не стану, и знаю, что не могу быть твоим помощником, так как еще мала. Тогда я стану твоей ученицей.

Человек покачал головой:

— Я не хочу никого обучать.

— А я хочу учиться. В тот день, когда я впервые заговорила с тобой, ты рассказал мне историю про детей, которые убивают. Я спросила у тебя, веришь ли ты в это, а ты ответил, что не веришь ни во что. А я верю. И хочу, чтобы ты научил меня быть убийцей.

Человек сел, открыл лицо, и девочка почти ужаснулась. Он был бледен. Он опустил голову на стол. В нем не было ничего от того сильного, надежного мужчины, которого привыкла видеть Дубэ. Он поднял голову и посмотрел на нее глазами, в которых читалась глубокая печаль. Девочка почти пожалела о том, что сказала.

— Я не оставляю тебя здесь не потому, что мне не жаль тебя, я прогоняю тебя, чтобы ты избежала страшного пути. Почему ты не можешь этого понять?

Дубэ подошла к нему и, в первый раз за все время, прикоснулась к нему. Она положила руку ему на плечо и серьезно посмотрела на него.

— Ты спас мне жизнь, и я принадлежу тебе. Без тебя я не могу никуда идти. Я хочу следовать за тобой и учиться у тебя. Для меня нет ничего хуже, чем остаться одной. Одиночество хуже, чем убивать.

— Ты говоришь так, потому что не знаешь.

Дубэ облокотилась на стол, уронила голову на руки.

— Прошу тебя, Учитель, возьми меня к себе в ученицы.

Мужчина долго смотрел на нее, потом положил руку ей на голову. Когда он заговорил, его голос был низким и хриплым, полным грусти:

— Бери свои вещи, пойдем.

Дубэ подняла голову и счастливо улыбнулась. На какое-то мгновение к ней вернулась ее прежняя радостная и невинная улыбка.

— Да, Учитель!

Дубэ нелегко было привыкнуть к новой жизни. Это было сильнее ее. Все в Гильдии ее отталкивало. Она не переносила запаха крови, которым был пропитан весь Дом, не переносила победителей, так похожих друг на друга, их безжизненные глаза, оживлявшиеся только в экстазе молитвы. Она ненавидела саму молитву, такую монотонную и однообразную до одурения. Это было отрицанием всего того, чему когда-то обучил ее Учитель. Теперь она начинала понимать, почему он так старался держать ее подальше от этого места.

Дубэ думала о нем, оставаясь одна в своей комнате, в те немногие часы полного одиночества, которые были ей даны. Он тоже жил в этом месте и должен был переносить то, что сейчас переносила она. Однако он тут родился и сделал все возможное, чтобы бежать отсюда. А она? Она продала себя, чтобы выжить, отдала этим людям свое тело, вместе со своим оружием и способностями.

Она задыхалась в этом Доме и в такие моменты мечтала о возможном бегстве.

«Я попытаюсь понять, как изготавливается лекарство, и тогда сбегу».

Но Рекла была твердым орешком, слишком твердым.

Это случилось в первую же неделю, когда Дубэ с трудом привыкала к влажному и темному подземелью и чувствовала себя не в своей тарелке, окруженная любопытными взглядами.

Все началось незаметно. Дубэ проснулась: ее охватило чувство смутной тревоги, но она не придала этому значения, вышла из комнаты, и у нее вдруг началось сильное головокружение. Запах крови показался Дубэ сильней обычного. Она прислонилась к дверному косяку, и головокружение прошло.

В храме, во время утренней молитвы, Дубэ слушала бред Реклы, как обычно, без особого интереса. Однако на лице Реклы появилась плохо скрытая улыбка, и она иногда смотрела на Дубэ исподлобья.

Вечером дела пошли хуже. Дубэ все же удалось позаниматься с Шервой, и она, устав, отправилась в термы, чтобы принять укрепляющую ванну.

Она почувствовала это в воде. Неожиданное чувство тяжести в груди. Она замерла в испуге. Ощущение было неясное, скрытое, но Дубэ слишком хорошо это знала. В ее памяти сразу же всплыли еще яркие образы ее посвящения.

Ночь прошла мучительно. Хотя окно было прикрыто, Дубэ преследовал запах крови. Она чувствовала его везде, запах крови щекотал ее ноздри сильнее, чем обычно.

Она вытянулась на кровати, но ничего не могла с этим поделать. Постепенно ее охватывал страх.

Зверь возвращался. Проклятие не ослабело, снадобье переставало действовать.

Она, качаясь, встала с кровати, подошла к двери, открыла и вышла наружу. Стояла абсолютная тишина, в коридоре слышалось только ее приглушенное дыхание.

Рекла. Она знала. Совершенно очевидно, что это происходило по ее вине. Дубэ смутно припоминала еле сдерживаемый смех, испытующие взгляды Реклы.