Терещенко поймал себя на том, что его рот приоткрыт. «Смешно я, наверное, выгляжу» — подумал он и сглотнул.

— Я собственно, для того и пошел к Суботниковой, чтобы поговорить об этом, — как ни в чем не бывало, продолжил Михайлов.

— Я не видел ее показаний в деле, — сказал Терещенко.

— Они есть, но в них нет ничего особенного. Проблема в том, что ей самой увиденное показалось настолько странным, что она не рискнула признаться, когда ее допрашивали официально. Но потом все же пошла в милицию и обо всем рассказала. К сожалению, в тот момент уже было точно известно, чьи отпечатки остались на ноже, и показания Суботниковой выслушали, но не записали. Скорее всего, посмеялись. Расследование велось спустя рукава, как мне кажется…

— Я был у Суботниковой. Она ведь сильно поддает? Ее рассказ и правда кажется бредовым.

— Да, но в нем есть один любопытный момент. Живой Штейнер не просто стоял в кустах — он там постоял, а затем направился в дом к своему соседу Антипову. Сейчас это дом номер семь, он принадлежит Долгушиной, она купила его в девяносто третьем году. Суботникова утверждает, что Штейнер точно вошел, поскольку хлопнула дверь! Более того, у Антипова была очень злая собака, которая передушила всех соседских кур и гусей. Видимо, в ту ночь она была привязана. То есть Антипов мог ждать гостя. Он мог заранее подготовиться к тому, чтобы спрятать Штейнера. В любом случае, мне были интересны показания этого Антипова. Видел ли он Штейнера? Действительно ли тот приходил к нему домой? Может, это было в другое время, и Суботникова просто спросонок объединила два разных события? Но показания Антипова из дела исчезли!

— Исчезли?!

— Да. Там лежит протокол допроса Антипова В.С., все начинается стандартно: дата, паспортные данные. Но самих показаний нет. Их кто-то вынул.

— А Антипов был на опознании Штейнера?

— Вроде, был.

— То есть он подтвердил, что лежащий перед ним человек — это его сосед Штейнер?

— Насчет того, что убитый был Штейнером, нет никаких сомнений. Его опознала мать и несколько других людей. Но даже если Суботникова ошибается со временем, и на самом деле она просыпалась два раза: когда Штейнер стоял в саду у Антипова, и когда уже приехала милиция, то все равно, это слишком серьезные показания, чтобы от них отмахиваться! Если Штейнер заходил к Антипову ночью, то зачем? Согласно официальной версии, он всю ночь пил с дружками. Кстати, пил, но пьяным не был совершенно!

— Дружки пили. А он пошел к соседу и занял еще одну бутылку.

— У Антипова? Тот никого близко не подпускал к своему дому. Все знали, что Антипов соседа терпеть не может. Ведь Штейнер кто был? Отморозок, как сейчас говорят. А Антипов был вор в законе.

— А где сейчас Антипов?

— Говорят, сидит в тюрьме. А может, уже вышел?

— Говорят?

— Он дом продавал из тюрьмы. Прислал доверенность.

— А за что сел?

— Знаете, я порасспрашивал, но никто не помнит. Во-первых, он много раз так уходил из деревни — по-английски, не прощаясь. Во-вторых, он был очень скрытным человеком. В-третьих, тогда деревня настолько была потрясена смертью Штейнера, что не до Антипова было… Но показания его было бы любопытно почитать. Кто-то же их по какой-то причине вынул! Там в деле есть и еще одна странность, на которую почему-то не обратили внимания…

— Ножи?

— Ножи? — переспросил Михайлов. — А что ножи?

— Первое свое убийство Ордынский совершил точно таким же ножом. В тот раз он убил мясника, причем, убил рабочим инструментом жертвы. Но ведь и Штейнера он убил мясницким поясом. Откуда у Штейнера мог взяться такой нож?

— Этого я не знал. Надо же!

— Тогда о какой странности ты говорил?

— Их, собственно, две. Первая, это похвальба Штейнера накануне смерти. Не знаю, обратил ли ты на это внимание.

— Я еще не все прочитал.

— Все лето девяносто второго года Штейнер хвастался то перед одним своим дружком, то перед другим, что скоро разбогатеет. У него в Иркутской области, где-то под Бодайбо, кажется, в Кропоткине, жил брат отца, то есть дядька. Работал в старательской артели. И вроде бы этот дядька пообещал ему неплохую работенку. Штейнер рассказывал об этом с такой двусмысленной улыбкой, что дружки истолковали это не так, что дядька пригласил племянника поработать летом в артели, а совсем в ином смысле. Штейнер был очень возбужден в те дни, постоянно говорил, что скоро его жизнь изменится, что, мол, хватит мелочевкой заниматься.

— Он собирался ехать в Кропоткин?

— В начале лета он куда-то уезжал. Но и потом, вернувшись, проговорился, что, возможно, уедет. Точнее, не уедет, а скроется.

— Скроется?

— В деле сказано так: «Возможно, надо будет сховаться на время». Это дословно, я даже выписал.

— А вторая странность? — спросил Терещенко.

— А вторая… Я даже не знаю, как это сказать…

— Да уж скажи как-нибудь! Ты тут столько наговорил, что меня теперь уже ничто не удивит!

— Ловлю на слове! Дело в том, что в показаниях Суботниковой, я имею в виду, официально зафиксированных показаниях, промелькнуло такое слово: «эксперт». Она сказала, что видела, как приехала милиция, разглядела спину женщины — может быть, штейнеровской матери, слышала, что кого-то пригласили на опознание. Был там и какой-то эксперт. Когда я пришел к Суботниковой, ну, в тот вечер, когда меня по голове стукнули, я спросил: «А как вы определили, что это эксперт?» Суботникова ответила: «Она была в белом халате».

— В белом халате? — изумленно переспросил Терещенко. — Этого не могло быть.

— Ну, да. Значит, это был не эксперт. Но кто? Работник морга? Женщина? Маловероятно. Кроме того, они должны были приехать не раньше, чем в девять утра, ведь опергруппа проводила кучу следственных действий на месте преступления. Что же, Суботникова «мучилась от бессонницы» в девять утра?

— Может, штейнеровская мать вызвала не только милицию, но и врача?

— Увидев сына с отрезанной головой? Возможно. Но где тогда упоминание об этом? Его нет!

— Ну, упоминание об этом не обязательно, — задумчиво сказал Терещенко. — Но в любом случае некоторые слова твоей подозрительной московской знакомой получают подтверждение… Некто в белом халате, действительно, был в Корчаковке утром семнадцатого августа… Надеюсь, это все?

— Теперь все… Надо бы поговорить со следователем, который вел это дело, правда?

— С Белоголовцевым? Вряд ли он захочет с нами разговаривать. Все дело Штейнера — это памятник его некомпетентности и пристрастности. Думаю, ему будет неприятно ворошить прошлое. Он давно уже придумал для себя разные оправдания, вроде социальной опасности Ордынского, и теперь помнит только их… Это уже старый человек. — Терещенко вздохнул. — Но вот с твоей московской журналисткой я бы поговорил с удовольствием. Чем дальше в лес, тем более странным кажется ее упорство в выяснении деталей этой истории. Где она сейчас?