Суракин получил по минимуму – два года условно и три месяца лишения свободы в колонии для несовершеннолетних. Наказание чисто символическое для преступлений такого рода. Это было ясно всем, включая судью и прокурора.

Лёшка дома, не подпуская к себе никого, исходил криком, как кровью, несколько дней подряд.

Через неделю после приговора Лёша точно знал, что ему делать, – он лично должен был осуществить справедливый суд над нелюдью.

И с этой минуты он принялся досконально составлять план и обдумывать все детали возмездия.

Только это и помогло ему тогда выжить.

* * *

Колония для несовершеннолетних, в которой отбывал наказание убийца его сына, находилась примерно в трёхстах километрах от Москвы.

В Лёшином распоряжении было почти три месяца для осуществления своего плана.

Сам план был чрезвычайно прост.

Лёша уже побывал в маленьком районном центре, к которому примыкала колония, и за неделю досконально изучил распорядок дня колонистов.

На ежедневную прогулку их выводили в просторный двор с баскетбольной площадкой, огороженный высоким металлическим забором, но не сплошным, а в виде нечастой решётки. Заключённые пользовались этим и гоняли местных пацанов за сигаретами и пивом. Охрана, явно подкупленная, смотрела на это сквозь пальцы.

Лёшке оставалось только с помощью одного из мальчишек подманить ублюдка к забору и выстрелить в него практически в упор (что в его случае было немаловажной деталью, так как стрелять он не умел).

Дело оставалось за малым – достать оружие.

И Лёша после недолгих размышлений решил обратиться к тестю, Вадиму Михалычу, всё-таки тот был профессиональный военный, и оружие у него наверняка имелось. А отказать он никак не может, речь ведь идёт о его внуке, о возмездии. Ещё и пользоваться пистолетом научит.

Решение это оказалось для Лёши фатальным.

Планируя всю операцию, он просто забыл подумать о каких бы то ни было последствиях для себя. Ему было всё равно. Его судьба больше не считалась. Главным было отомстить за сына, за несправедливый суд и очистить землю хотя бы от одного выродка.

Вадим Михалыч, как выяснилось, смотрел на всю эту историю совершенно иначе.

– Одна из самых ярких черт нашего народа – это та, которая делит жопу на полушария. Мы часто думаем этой прямой извилиной и отвечаем за свои дела ей же, – начал он философски.

– Это вы про меня? – уточнил Лёша.

– А то про кого же?.. Сына всё равно не вернёшь. А себя и свою семью погубишь. Не хватало нам только убийцы в собственном доме. Ты о своей дочери, о жене подумал? Как им жить с отцом и мужем за решёткой?! – Тесть смотрел на него с подозрением, как на человека, спятившего с ума прямо у него на глазах. – Да и меня подставишь, как додика, – у его отца связи на самом высоком уровне. Или ты не понял?

– Но речь ведь идёт о вашем внуке! Ваша плоть и кровь! – Лёша не понимал, как можно было не понимать ТАКИХ простых вещей. – Когда у тебя лично есть возможность избавить человечество от монстра, ты обязан это сделать.

– Лично я никому ничем не обязан. Всех монстров всё равно не перебьёшь. Человек вообще монструозен, и не только наш, между прочим. Что ж нам теперь, усраться и не жить? Проще быть с ними, чем против них. Твоя проблема в том, что ты этого не понимаешь. Размаха в тебе нашего нет, куража – как не русский, ей-богу. Ну, а кровь НАША, скажем прямо, оказалась подпорченной – у нас в роду дефективных не было.

И тут Лёшка бросился на него с кулаками. Неумело, так как драться ему в жизни практически не приходилось.

В ответ получил профессиональный нокаут, позорно обрушивший его прямо под ноги тестю.

– А особенно резко точку зрения меняет удар в глаз, – по привычке процитировал какого-то из близких ему героев несентиментальный дедушка.

Потом Вадим Михалыч, практически за шиворот втащив и усадив Лёшку в кресло, пошёл за выпивкой. Вернулся со стаканом, почти наполовину наполненным виски, и буквально влил содержимое Лёшке в глотку.

– Отдохни тут, – похлопал его тесть по плечу и вышел в кабинет, даже не позаботившись прикрыть за собой дверь. – А то у тебя колени не в ту сторону прогибаются, – крикнул он уже оттуда.

Дальше Лёшка услышал, как он даёт по телефону адрес и просит прислать санитаров за «буйнопомешанным».

Господи, как же мог он поддаться на такую наглую разводку! Ведь тесть сам «учил» его в своё время – разводка, она чем наглее и примитивнее, тем действенней (без лоха и жизнь плоха).

Он попытался встать, но не смог, как если бы его приколотили к креслу гвоздями. Попытался крикнуть, но ни одна мышца его не слушалась. Работало, пусть и туманно, только периферийное сознание, коим он и понял – в алкоголь явно было что-то подмешано.

Что было немудрено – он знал, на какую КОНТОРУ работает его тесть.

Дальше всё происходящее воспринималось со стороны, как если бы он смотрел фильм с собой-идиотом в главной роли.

Приехали врач и двое санитаров, все в белом, опять же как в настоящем кино.

Его не пришлось даже связывать – он был податлив, как тряпичная кукла.

Тесть объяснил им, что зять уже лечился в психиатрической клинике от приступов агрессии и алкоголизма. Что была попытка нападения и угроза суицида. Показал им какую-то свою профессиональную ксиву, после чего приехавшие только что не взяли под козырёк.

Потом Лёшке сделали укол.

Очнулся он уже в «реабилитационном центре», а попросту говоря, в дорогой психушке.

Там его продержали три месяца: кололи, поили какой-то гадостью, отбивающей память, – в общем, превращали в овощ, косноязычный и косномозглый.

Посещения «больного» были запрещены всем, кроме ближайших родственников.

Вера приезжала регулярно, была внимательна, заботлива, убеждала, что его правильно лечат и что «так всем будет лучше».

– Я не хочу, чтобы меня лечили, избавляли от боли, – выл Лёшка между «процедурами». – Мне нужна эта боль – это единственное, что я чувствую, моё последнее утешение, моя связь с Тимой. Я не хочу ничего забывать. Это я должен был подохнуть вместо несчастной Собаки, это меня должны были пнуть под сердце кованым сапогом. Я больше ни на что не гожусь, даже не смог отомстить убийцам, – подвывал он в никуда, как одичавший волк. – Да и как бы я это сделал? Вся страна – его убийцы, включая твоего отца. Неужели ты не видишь? У него вон вместо хвоста из-под пиджака чекистский крюк выламывается. Права была моя Ко – здесь БЕСЧЕЛОВЕЧИНА.

– Эта гадина тебя погубила! – не сдержалась Вера. – Твой лечащий врач сказал, что в графе «семейное положение» ты написал «безвыходное». Она чуть не погубила всех нас.

– Какое счастье погибнуть от любви. Но нет, я гибну от бесчестья. – Речи его становились всё более бессвязными. – А бесчеловечина здесь правит бал. И если не сдохнешь от боли и унижения, сам таким же станешь.