— Можем, еще как можем. Тем более, что пищи и воды у нас на обратную дорогу при таком ветре явно не хватит. Повернуть назад для нас — верная смерть. А вот двигаясь вперед при попутном ветре, можем наткнуться на какой ни будь остров.

— То есть ты предлагаешь двигаться вперед, положась на милость богов?

— А что нам еще остается? Будем наедятся, что они имели относительно нас какой то план, насылая на нас этот шторм. И, судя по тому, что мы все же не утонули, то план этот нашу смерть в себя не включает. Кроме того, старый Влад как то рассказывал, что в бытность свою пиратом, якобы слышал, что земля круглая, и, что если плыть строго в одном направлении, то ее можно обогнуть и приплыть в то же место, откуда и отчалил. — Стараясь приободрить «команду» и меняя тон с ворчливого на жизнерадостный сказал Подобный Грому. Возражать единственному опытному моряку никто не стал.

Дни тянулись как липкий весенний сок крапчатого дерева. Ветер по-прежнему наполнял паруса, а нос лодки уверенно резал почти успокоившейся океан. За время путешествия каждый взрослый успел приобщиться к морскому ремеслу, которому Подобный Грому обучал их будучи не в силах сам стоять вахты. Даже маленькая Громовая Чайка, трехлетняя дочка моряка, и та удостоилась чести стоять у руля, пока взрослые обедают. Поначалу, Подобного Грому беспокоили еда и вода, но, потом выяснилось, что шторм, так немилосердно угнавший их в океан, подарил им запас дождевой воды, скопившейся под трюмной палубой, а рыбалка, которой время от времени промышляла Громкая Птица, существенно разнообразила их рацион. Правда ловила она не рыбу, а мелких рачков, в изобилии водившихся в верхнем теплом слое воды. Но и рачки, будучи поджаренными на сковородке, позволяли беглецам не помереть с голоду. И, тем не менее, дни шли, а на горизонте так и не появилось долгожданной земли. Подобный Грому уже стал опасаться, что их путешествие может закончится трагически, но, на двадцать шестой день плаванья, когда он утром пришел менять Чистого Словом, он услышал над собой, в густом рассветном тумане явственный крик чайки. Не дожидаясь продолжения, он встал на колени и вознес богам благодарственную молитву, а подняв глаза увидел недоумение, столь явственно приписанное на лице друга, что не прочесть этот знак мог бы только слепой на оба глаза.

— Чайка, — растягивая помимо воли губы в самой дурацкой из своих улыбок, сказал он товарищу.

— Что чайка? — не сообразил тот.

— Над нами пролетела чайка. — Старательно разделяя слова и все с той же дурацкой улыбкой повторил Подобный Грому.

— И что, что пролетела? — Чистый Словом по-прежнему недоумевал.

— А то, что земля близко, дубина, — прейдя в себя обругал товарища Подобный Грому. — Чайки они далеко от берега не улетают. День пути, не больше. Поэтому, как рассветет — дуй на мачту и смотри в оба, а я лодку небольшим зигзагом поведу. Так, глядишь, и найдем берег.

Чистый Словом, до которого, наконец то, дошел смысл сказанного, рванул было к мачте, но был остановлен громким шепотом-криком, ибо время было раннее и женщины и ребенок еще спали:

— Дурак, куда попер? Туман же кругом! Чего ты в нем увидишь? Иди лучше чаку заваривай, торопыга…

Берег. Для человека, почти три десятка дней проболтавшегося в море, пережившего страшный шторм, уже мысленно похоронившего в пучине и себя и своих близких, ступить на него было неземным счастьем. Счастьем, наверное, подобным тому, которое испытали первые люди, ступив на землю Сада Эдемского. По крайней мере, так думал Чистый Словом, ступая по ровному песчаному пляжу. Громовая Чайка, впервые за долгое время оказавшаяся на земле, пользовалась таким огромным простором и носилась кругами вокруг четверых взрослых, отчаянно вопя, и полностью оправдывая свое имя. Взрослые не одергивали ребенка, позволяя ему выплеснуть свою радость, довольно улыбались, глядя на ее шалости и блаженно улыбались. Но, радуясь, мужчины не забывали поглядывать по сторонам, держа руки на взведенных самострелах с наложенными на направляющие стрелами. Берег новый, не знакомый, мало ли что. И, хоть души людей, переживших страшное и трудное морское путешествие, были полны ликования, небольшое напряжение оставалось: как то их встретит новый берег, которому суждено стать их домом. В том, что они останутся здесь жить, беглецы не сомневались, ибо Боги не зря привели их к этим берегам…

У последней черты

Влад умирал. Он четко осознавал это. А еще, думалось ему, что совсем не так он в молодости представлял свою кончину. Мнилось ему тогда, в его юные годы, что жизнь его прервет или пуля или нож. Или еще какая причина насильственного характера. Но вот о чем он тогда и помыслить не мог, так это о том, что будет уходить на Прародину в своей постели, окруженный многочисленными родственниками, детьми и внуками. А еще он не думал, что проживет так долго. Шутка ли, целых 70 лет… А ведь когда поселенцы пришли на Благословенный остров ему было 40. И мнил он себя тогда человеком пожившим и многое повидавшим, а учитывая его род занятий, так и вообще. Но жизнь на острове многое поменяла. Из головореза, легко лившего свою и чужую кровь, он превратился в мудрого правителя, уважаемого отца семейства, любящего мужа своих жен и основателя государства Благословенного Острова. Не больше, но и не меньше.

И вспомнились ему лихие юные годы, когда был он одним из «повелителей стад» клана Белого Города. Пастухом, проще говоря. И хотя кланы городов в ту пору не враждовали, но вот молодым воинам скот у соседей воровать, что бы доказать свою удаль, не возбранялось. Вот и ходили в набеги на стада других кланов. Стрельба, при этом, не поощрялась. Высшей доблестью считалось украсть скот тихо, так что бы его даже и не сразу хватились.

Однако, хоть конфликты при воровстве скота не поощрялись, они все же нет-нет да и случались.

Из стада, которое охранял и пас Влад с товарищами, юноши клана Облачного города украли небольшой табун племенных жеребцов, который пасли отдельно. Воины клана Белого города пошли в погоню и поймали воришек. Однако те, вместо того, что бы бросить табун и удрать,