Баринов замер. Вот те нате – хрен в томате! Стало быть, это и есть наш «импузантный бугай на жипе»! И что теперь прикажете с ним делать?

Наверное, последнюю фразу он сказал вслух, потому что Инга ответила:

– Надо посмотреть, где-то должна быть его машина с водителем. Он пьяный был, говорил, что Петя его привез.

– Он еще и пьет у тебя? – спросил Баринов.

– Не замечала раньше, хотя... Да какая сейчас разница?! Пошли машину искать, я тут с ним не останусь...

Черный «жип» они нашли чуть не на другом конце поселка. Водитель крепко спал, открыв рот, – храп стоял на всю деревню.

Баринов дернул за ручку двери, водила проснулся, непонимающе уставился на Илью.

– Мужик, че надо? В глаз хочешь?

– Петя, это я, Инга, узнал? Вылезай из машины и иди за нами.

Петя выбрался из джипа, ничего не понимая, двинулся следом за хозяйкой, которую хорошо знал, и за незнакомым мужиком.

– Аче случилось-то, Инга Эдвардовна? А Стас Палыч где?

– Щаз ты получишь своего Стаса Палыча, не совсем в целости, зато в сохранности! – со злостью сказал Баринов. Ему было жаль, что маловато приложил муженька Гуси. Знал бы, что перед ним этот... «родственник», дал бы ему побольше.

Воронин только-только пришел в себя. Он слабо понимал, что происходит. Голова разламывалась от дикой боли, одежда была в крови. Кровь текла из разбитого носа. Когда Воронин попытался вытереть нос рукавом, взвыл от боли: нос был сломан, причем так, что даже под мощной алкогольной анестезией пластический хирург Воронин понял, что дел в его носу для умелых рук на добрых пять часов упорного и кропотливого труда и тысяч на пять зеленых. Да если еще учесть, что самые умелые руки принадлежат лично ему, а самому тут не справиться, то прилип брат хирург Воронин совершенно конкретно! И что это было???

– Инга, сука! Я ж тебя теперь убью! – промычал Воронин, услышав скрип открывающейся двери.

– А добавки не боишься получить? – прозвучало у него над самым ухом.

– Ты кто? Это ты, что ли? Да я тебя...

Стас попытался подняться, но сил у него не хватило.

– Вот, Петя, это тело грузи на горб и неси в машину. – Баринов слегка пнул Воронина в бок. – А тебя я предупредил. И скажи спасибо, что я не знал, кто ты. Я б тебе это же самое еще и с нижним носом сделал, чтоб как писать – так меня вспоминал! Так что благодари свою пока еще жену, что она тебя пожалела.

– «Пока еще жену» – это ты правильно сказал. – Инга вошла в комнату. – Бракоразводный процесс со всеми вытекающими последствиями я начинаю завтра. Завтра же ты освобождаешь мой дом. В пятнадцать ноль-ноль появлюсь дома с адвокатом, твои вещи к этому времени должны быть собраны.

Инга старалась не смотреть на Стаса, чтобы не жалобить себя. Впрочем, это сложно было сделать. Слишком он перегнул палку с этим дурацким желанием сломить ее насилием.

Петя с трудом поставил Воронина на ноги. У него голова шла кругом, и он не мог понять, то ли это от излишнего употребленного внутрь народного наркоза, то ли от травмы. Потом с трудом удерживающий равновесие Воронин начал терять штаны. Самостоятельно застегнуть «молнию» на брюках у него не было сил, и Петя, краснея и бледнея, стал ему помогать. От этой двусмысленной сцены Баринова едва не стошнило.

Была глубокая ночь, когда Инга и Илья наконец-то немного привели в порядок дом – замели осколки, отмыли кровь.

– Илья, ты можешь остаться у меня? Я боюсь одна...

– Давай лучше пойдем ко мне, – предложил Баринов.

– Пойдем. Только... Я тебя очень прошу... Ну, ты понимаешь... Не надо... Я не могу...

– Гуся! Ты могла бы не предупреждать меня. И вообще...

Она уснула у него на плече, свернувшись калачиком в своем длиннополом халате, да еще и под одеялом. Баринов же примостился на самом краешке, поверх одеяла. Он боялся потревожить ее сон. К утру замерз в не протопленной с вечера избе, потихоньку встал, сложил шалашиком в печке сухие дрова, подсунул в самую серединку кусочки бересты, чиркнул спичкой. Через секунду огонь весело полыхал, согревая жилье.

Баринов плеснул в любимую синюю кружку холодного чая и заглянул в комнату. Инга лежала с открытыми глазами и рассматривала узор на выцветших обоях.

– Проснулась, Гусенька?

– Ага! – выдохнула она и вдруг сказала: – Илья, иди ко мне...

Он погладил ее ладошку и каждый пальчик отдельно. Аккуратно потрогал царапинки-бороздки на шее. Под его руками Инга запрокинула голову, и Баринов осторожно поцеловал ее в царапины. В этот момент что-то внутри у нее пришло в движение – так бывает, когда лежа делают глоток, – по шее прошла маленькая волна. Она и выдала то, что Инга волнуется. «Ну, правильно, – подумал машинально Баринов, – «волна», «волнуется». Меня еще больше колбасит, как будто цунами».

Инга обняла его за шею, и он едва не задохнулся от счастья, потому что бабочка в тот момент впорхнула ему под солнечное сплетение, и чем сильнее прижимала к себе его голову любимая женщина, тем сильнее трепетала бабочка у него внутри. И от этого где-то под ложечкой стало холодно-холодно, словно он проглотил ледышку. И от этой холодной анестезии Баринов ничего не помнил, как будто ему мозг отключили.

Баринов понял, что через мгновение потеряет сознание, и, уплывая в небытие, отметил про себя, что такое с ним случилось впервые в жизни.

Он плохо помнит, как все потом происходило. До какого-то момента в глазах у него стояла безобразная сцена: маленькая хрупкая Гуська, растерзанная, в порванной одежде, и мнущий ее здоровенный пьяный бугай.

Он очень боялся быть похожим на это животное. Нет, твари бессловесные тут ни при чем! Он очень боялся быть похожим на этого... недочеловека. Вот, правильное слово подкинуло ему его сознание. Или подсознание?.. Он балансировал на грани двух состояний, где-то ровно посередине между «помню» и «не помню». И лишь когда Инга глубоко вздохнула и открыла глаза, а потом улыбнулась ему так, как не улыбалась ни разу в жизни, его отпустило.

Он ощутил, как его трясет, и унять эту нервную дрожь усилием воли никак не мог, стеснялся ее, понимая, что она, Гуся, все чувствует. Так было с ним, когда он прикасался к Гусе двадцать лет назад. Надо же, это осталось! И он так же, как тогда, боится сделать одно неверное движение. А ведь, казалось бы, с его-то опытом все волнение должно давно остаться в прошлом. Все давным-давно перестало быть тайной. Так казалось ему. До тех пор, пока сегодня на рассвете он не проснулся с самой желанной в его жизни женщиной.

К тайне они прикоснулись вместе, и она открылась им двоим.

Он придумал ей новое имя – Гуселиса!

– Теперь ты моя Гуселиса Прекрасная! – говорил Баринов Инге. – Моя королева, принцесса, царица...

Он целовал ее надорванное ухо, ощущая вкус крови во рту, как пес, зализывал глубокие царапины на шее, аккуратно обходил ранку на прокушенной губе.