попытку поднять эти тысячами шагов придавленные половицы. Он налегал на обрезок трубы всей тяжестью своего тела и осторожно раскачивал, чтоб не выломить из доски лишь часть. Острия глубоко вбитых кованых гвоздей не желали покидать гнезда. За долгие годы металл словно прикипел к дереву. Еще немного! Ну, совсем немножко! Весь мокрый от пота, Амброж упирался, давил. Наконец-то! Один конец освобожден! Победил. Окончательно освободить приподнявшуюся доску было уже легче. Амброж отбросил железную трубу, подхватил доску посередке и поволок из кухни в сени и на улицу, где уже вовсю светило солнце.

Зажмурившись, он сбросил доску в примятую, полегшую крапиву и, оглядевшись вокруг, увидал мужиков. Они стояли, наблюдая за ним удивленно и испытующе.

Амброж отвел глаза и обернулся на мельницу, потом на свое сооружение. Плот стоял нетронутый на том же месте. Мужики явно не собирались ему помогать.

— Мое почтеньице, Амброж! — произнес один из них, с усиками.

Амброж буркнул что-то в ответ и полез за сигаретой. Он медленно шарил в кармане в поисках спичек, словно давая мужикам форы…

— От тебя такого вполне можно ожидать… — насмешливо пропел Кришпин. Его Амброж узнал сразу.

— Чего от меня можно ожидать?

— Говорят, преступник всегда возвращается на место преступления, — уточнил Кришпин.

Амброж закурил и твердо взглянул ему в глаза. В них металось беспокойство…

— Так ведь он приехал не за чужим, а за своим, — сказал тот, с усиками, и Амброж согласно кивнул головой. Трояка он тоже узнал сразу.

— Опять смываешься?

— Я никогда не смывался, — тихо, скорее для себя, проговорил Амброж.

— Ты мог бы и раньше возвратиться! Я тебя уже простил, — заявил Кришпин. Он суетливо раскачивался, навалясь на палку.

И только сейчас в глазах Амброжа блеснула ярость. Его вывел из себя издевательски добренький, вроде бы великодушный тон этого типа. Кришпин всегда был ничтожеством! Умело липнул ко всему, на чем мог нажить капиталец. И сейчас глазки у него поблескивают, как у рыбы…

— Мне твое прощение ни к чему! — крикнул Амброж и, схватив топор, сделал вид, будто ищет у доски сторону без сучков, чтобы расколоть поровнее.

— И всегда-то ты был хитрованом, Амброж!

Не похоже, что Трояк заодно с Кришпином.

— Каждый судит по-своему и по себе, — ответил Амброж.

— Да ладно, бросьте вы! — примирительно сказал Трояк.

— Того гляди, наше старичье в кулачки пойдет, — захохотал паренек, которого Амброж и знать-то не мог.

— А зачем? Все уже и без того ясно! Что скажешь, Кришпин?

— Это как же? — не понял Кришпин. Он нервно колупал палкой в траве.

— Очень даже хорошо знаешь — как, — отрезал Амброж и крепко сжал топор, будто опасаясь, что он вырвется из его рук.

У него вдруг перехватило дыхание. Грудь вздымалась и опускалась, он с трудом проглотил застрявший в горле комок, стараясь преодолеть приступ бессильного бешенства.

— Нынче ты уже можешь все рассказать, сознаться, как тогда дело было, — примирительно выводил на высокой ноте Кришпин.

— При чем тут «нынче»? Сколько бы времени ни прошло, мне признаваться не в чем, — с сердцем отрезал Амброж, прикидывая, куда бы положить пилу. — И, может статься, именно тебе, сенатор, это куда как хорошо известно! Зачем мне было идти против новых порядков?! Мне-то они как раз были кстати, эти перемены. Я им радовался! Только не орал об этом громко… Ну, поговорили, и хватит, вы меня задерживаете! И себя вроде бы тоже… — Он с сердцем ткнул рукой в сторону мельницы.

Но мужики и без того уже двинулись прочь. Трояк молча протянул Амброжу руку. Кришпин издали крикнул:

— Давай уматывай, да поскорей!

— А что ты мне сделаешь, если не умотаю, — усмехнулся Амброж.

Кришпин погрозил палкой и, прихрамывая, пустился вслед за остальными к мельнице.

Амброж лишь рукой махнул. Но тут же опустился на землю. Ныли теперь не только кости и мышцы, ныла униженная и оскорбленная душа. На какой-то момент он пожалел, что вернулся. Людская злоба живуча.

Появились чайки. Они приближались в беспорядочных, неустанно изменяющихся сочетаниях. Испуганно заметались в горячем воздухе, когда грохнули взрывы, разнося окрест эхо. И сразу же раздалось рычанье пневматических буров.

Амброж еще не докурил свою сигарету, как гнев его улегся. На помощь пришел жизненный опыт. Такого приема следовало ожидать. Рачители правосудия должны выкричаться. Да и не мог он не признать, что было бы противоестественно, если бы Кришпин дружески похлопал его по плечу. Трояк не изменился, все тот же, как, надо полагать, и многие из тех, кто живет теперь наверху, в деревне.

Амброж надпилил край доски, порадовался, что удалось отщепить такую ровную полосу. Минута-другая — и вырисовалась ручка руля, расширяющегося лопатой книзу.

Он добрел по воде к плоту и продел руль в уключину. Упершись, оттолкнулся, и плот стал послушно разворачиваться. Стволы давно срубленных деревьев ожили. Амброж и сам себе казался теперь восставшим из мертвых. Долгие годы мечтаний, месяцы подготовки и последние часы тяжкого труда! Наконец-то! Он облегченно вздохнул. Наконец-то он тронется в путь и у него будет время осмыслить все случившееся, всю ту бурю чувств, что поднялась в нем от встречи с низиной, с рекой. Он вновь ощущал себя сильным и спокойным. Знал, что победил. Теперь вокруг него лишь бревна, река и небо. Дышалось легко, хотелось обнять и прижать к груди нечто, чему не подберешь названия.

Амброж опустился на бревенчатый накат. Мучила одышка. Болели мышцы, и все внутри словно сжалось в комок. Босые ноги были мокры от воды, впитывавшейся в поры сухих бревен. Амброж в немом восторге оглядывался вокруг. Картина, представшая глазам, была драматична, она воздействовала на чувства сильнее, чем грохот разрушения там, у мельницы. Озорной и вместе с тем степенный бег реки. Валуны, берега, рыба и птица. Необузданная стихия. Покинутые могилы и потайные уголки, словно созданные специально для любви. Заросшие стежки и новые, недавно проторенные тропы.

Одни поколения нарождались в этой низине, другие умирали под вечный шум реки. «Не каждому выпадает счастье понять, какие сокровища мы получаем в наследство от предков, — подумал Амброж. — Я вернулся сюда, чтобы поблагодарить реку и за это тоже!»

Амброж набрал в ладонь уже нагретой солнцем воды и стал медленно пропускать ее сквозь пальцы. Вода падала крупными каплями, как дождь с жаркого неба. Народившись слабым ручейком, она прокладывала себе путь меж деревьев, среди расщелин скал, сочилась сквозь папоротники и мхи… Все большое появляется на свет медленно и трудно. Сюда, в низину, река вступала уже широко и мощно. Когда ее там, ниже по течению, перекроют плотиной, все равно вода не поглотит