всего. Обширные водные просторы станут лишь продолжением вековой, как океан, людской мудрости.

«Надо сходить за вещами. Пора в путь!» — подумал Амброж. Но покидать эти места еще не хотелось. Зачем спешить? Свой путь по реке он знал до мелочей и до мельчайших подробностей видел его внутренним взором. Если река не взбунтует, он пройдет его еще засветло. Пока что Амброжу не хотелось и думать о том, как он доберется на плоту до стоячих вод ближайшего водохранилища и, бросив там свое детище, отправится к поезду пешком.

«Тогда-то и наступит конец! Хотя уже сейчас я в последний раз вижусь со своей рекой. Ниже река уже будет другая, чужая. Да и я уже буду иным!»

Его взгляд снова остановился на голом откосе и дальних лесах, а потом скользнул по мелям и перекатам. Амброж давно знал, что река все время меняется. Название остается, но облик ее и душу изменяют берега и люди. «Потому-то я и торопился сюда, чтобы застать тебя в старом твоем обличье».

Амброж не мог оторвать глаз от волн. Вот он снова слышит жалобы реки, ее угрозы и насмешки, словно обернулось время и он опять приходит сюда, чтобы найти в ней союзника или поделиться своим горем. Когда откроют шлюзы, с рекой уже не договоришься. Река всегда с важностью и горячностью бралась за дело. Амброж завидовал ей. Она вертит мельничные колеса и понуждает человека, обессилевшего не от работы, а от приступов безнадежности, поторапливаться. «Ты помогала мне жить, река! И не мне одному ты помогала! Иногда ты побеждала нас, клала на обе лопатки, ибо мы были к тебе непочтительны. Анна могла бы жить и сегодня, если бы вовремя поняла, что ты не властна управлять страстями, бурлящими в каждой здоровой стихии. Я вернулся к тебе, река, чтобы сказать, что теперь понимаю причину ее смерти».

Он потрогал бревна. Нет, он не собирался проверять плот на прочность. Этим нечаянным жестом Амброж как бы одобрял себя, свою затею. Соорудив этот последний плот, он сделал доброе дело. Для обоих: для себя и для реки. Они оба этого заслужили.

Становилось жарко. Над гладью заводи трепетало марево, и казалось, будто воздух вздрагивает от шума отбойных молотков, тех, у мельницы. Амброж скинул рубаху и ополоснулся.

Река с мелодичным рокотом бежала вперед, и Амброжу показалось, что она уже покорилась ожидающему ее плену.

Неожиданно наступила странная тишина. Грохот у мельницы прекратился. Амброж торопливо посбирал на берегу одежду и инструмент и стал без разбора заталкивать в мешок. Он вбежал в кухню, в последний раз обвел взглядом голые стены и, совсем уже смирившись, покачал головой. Тишина подсказала, что сейчас начнут перегонять машины, возьмутся за кузню. Поскорее прочь отсюда!

И вот Амброж уже стоит на плоту, босой, в закатанных до колен штанах. Ему пришлось опять лезть в воду, чтобы подтолкнуть свое неуклюжее чудище к устью заводи. Здесь течение примет его, вцепится когтями своих перекатов.

Камни на дне ранили ноги. Сбитые на живульку бревна ходили ходуном. Амброж надрывался из последних сил…

Откуда-то издалека он услыхал крик. Кто-то выкрикивал его имя. Кто-то звал его. Но Амброжу было не до того — он никак не мог управиться с плотом. Течение, закружив, потащило его…

Крик прилетел от мельницы.

Яна Зезулова с мужем добрались туда, когда все в молчаливом ожидании столпились у стены. Бур заклинило, острие наткнулось на что-то твердое. Молодой рабочий схватил кирку и проломил кирпичную кладку. Из замурованного тайника вывалилась солдатская винтовка. Люди передавали ее из рук в руки беспокойно и лихорадочно, как будто холодный металл жег им кожу. Наконец Трояк подавленно прошептал:

— Значит, тогда стрелял мельник!

Кришпин, соглашаясь, кивнул головой.

Кузня по соседству, уже без крыши, с оголенной кирпичной трубой, упершейся в небо восклицательным знаком, вдруг заставила их содрогнуться. Впервые за долгие годы мужики глядели в ее сторону без обычной укоризны и сомнений.

Яна кинулась к родному дому. Трояк и молодой рабочий следом.

— Отец! Амброж! Погоди…

…Плот наконец выбрался на стремнину. Амброж едва успел вскочить на бревна и вцепиться в кормило. У него не было времени думать о своей усталости. Берега уже мчались назад, и сбитые наспех бревна то поднимались, то бились о камни порогов… Грохот воды все усиливался. Ноги обдавало холодом. Плот ритмично качало. Амброж привычно налег грудью на руль, ему хотелось кричать и петь от счастья. Ведь он плыл! И ему было теперь безразлично, что в порывах ветра, в шуме и шлепках воды он слышит женский голос и крики мужчин. Он не обернулся. Он плывет! Какая радость! Амброж вспомнил Марию и Аду Баса. Так или иначе, невзирая ни на каких кришпинов, радимов и прочих, кто усложняет нашу жизнь, она идет вперед своим чередом. «Мне повезло, я знавал и порядочных людей!.. Разве без них мне удалось бы это сделать?!» Амброж поглядел на крутые берега и представил себе, до какой отметины будущей весной поднимется вода. Дружески помахал чайкам, сопровождавшим его, словно белый торжественный эскорт.

Солнце в тот вечер село в тучи. Ласточки носились над самой землей, и каждый звук в предвечерней долине предвещал дождь.

В ресторане «На смотровой площадке» стояла непривычная тишина. Всем казалось, что их подвели, надули. Но никто даже не пытался свалить вину на обманчивый бег времени. Томительное чувство, навалившееся на них, пришло совсем из иного мира, где нет места будничным заботам об автомобилях, домах, деньгах и повседневной суете…

Молодой археолог уже знал, что стряслось пополудни у реки. Мужчины сконфуженно переговаривались, обсуждая происшедшее. Кришпин то и дело повторял, к чему, мол, было Амброжу спускаться по реке на плоту. Опять все у него не как у людей…

— Ну, скажи! Ты ученый человек, должен и в этом разбираться!

Очкарик молчал. Он понимал Амброжа по-своему: у старика, должно быть, совсем иные интересы в жизни, и нет ему дела до чужого мнения, болтовни и пересудов. А люди легковерны, и теперь им стыдно. Но археолог видел также, что, еще вчера злобствуя, сегодня они завидуют Амброжу…

— Откуда только в нем силенки взялись?

— Чего-чего, а силы ему всегда было не занимать стать!

— Еще и на баб оставалось… — хмыкнул Трояк, и все захохотали. Один лишь Кришпин сидел уныло и казался сломленным. В нем вдруг что-то погасло.

Археолог встал, и все, оторопев, увидали, как он вдруг молча выложил на пивную стойку сберегательную книжку. Яна открыла ее и обомлела. С минуту она тупо глядела перед собой,