я запрещаю! Смерть близка...

Не говорите ей пока!

Сгубило колдовство меня —

и мне осталось жить два дня,

но пусть Итрун моя и дети

сто лет живут на этом свете!»

Из темной речи лорда слуги

не много поняли в испуге,

но все же предпочли молчать

и ничего не отвечать.

Итрун наутро пробудилась

и сразу к слугам обратилась:

«Какое утро! Свет какой!

Не приходил ли лорд домой

под вечер? Спать об эту пору!

Устал... Наверно, встанет скоро».

«Нет, лорда не было пока,

но к вечеру наверняка

мы известим тебя о том,

что муж твой воротился в дом.

А может, завтра поутру

заявится он ко двору...»

На третье утро пробудилась

Итрун — и к слугам обратилась:

«Смотрите, утро холодно,

а мужа нет уже давно —

он не явился ко двору

ни к вечеру, ни поутру».

«Откуда знать нам?» — Так в испуге

Хозяйке отвечали слуги.

В пеленках белых рядом с ней

лежали дети — им семь дней

уж было от роду; привстала

Итрун и девушкам сказала:

«Вернется скоро муж домой.

Наряд несите лучший мой,

несите кольца, жемчуга —

пусть видит лорд, сколь дорога

мне радость встречи и что снова

жена его вполне здорова».

Она взглянула из окна —

прохладно, ветер, тишина:

деревья дышат тяжело,

и небосвод заволокло,

не слышно цокота копыт,

и лишь по кровле дождь стучит...

И бьет прибой из века в век

в земле Бретонской в скальный брег.

Темнел вечерний небосклон,

когда раздался в церкви звон.

Итрун спросила: «О, по ком?

По ком звонят, взнося псалом?

Что там священники поют?

Кого на кладбище несут?»

«Какой-то странник, говорят —

его нашли у наших врат

совсем больного. Конь был хром.

И странника забрали в дом,

но умер он и, слава Богу,

теперь отправился в дорогу,

которую сулил всем Бог —

на досках похоронных дрог».

И ликом сделавшись темна,

меж слуг заметила она

рыдавших: «Может, был он строен,

красив и почестей достоин?

Иль, может быть, настолько зла

его судьба в миру была,

что плачете? Зачем молчите?

Кто этот странник, говорите —

чтоб я могла спокойно спать

или в отчаяньи рыдать».

Смолчали слуги. И всю ночь

Итрун пыталась превозмочь

жестокий жар, мечась в постели.

С утра — лишь росы заблестели

на каждом листике в саду,

сказала: «В церковь я пойду.

Должна там нынче побывать я.

Мне красное несите платье,

парчовое, иль голубое,

иль все равно теперь какое».

«Нет, леди! Надлежащий вид

принять обычай нам велит:

одежде следует быть черной,

душе — смиренной и покорной».

И в черном платье от порога

пошла Итрун молиться Богу:

в руке свеча и долу ликом,

брела в смирении великом.

Во мгле церковного придела

она покрытый гроб узрела,

свечей оплывших скорбный ряд

и пламя тлеющих лампад —

и своего владыки меч

и герб узрела в свете свеч.

Вотще его богатства ныне —

пришел конец его гордыне.

Во мгле церковного придела

навек Итрун похолодела —

хозяйку подняли с земли

и тихо в замок отнесли,

и уложили на постели

под плач младенцев в колыбели.

Жгли свечи в замке, факела,

и за молитвой ночь прошла —

а утром, словно бы без сил,

церковный колокол забил,

взмывая в высоту небес;

и Бросельяндский темный лес

услышал этот звон протяжный:

и там, где бил в долине влажной

источник с чистою водой

перед пещерой вековой,

укрытой непролазной чащей,

раздался хохот леденящий.

И вместе с Аотру под холмом

нашла Итрун последний дом.

Еще немало долгих лет

светил их детям солнца свет,

и выросли они, но все же

отец и мать на скорбном ложе

об их судьбе из-под земли

уже проведать не могли.

В земле Бретонской в скальный брег

стучит прибой из века в век,

в земле Бретонской поутру

шумят деревья на ветру.

Повествованье кончил я

о лорде — Бог ему судья!

И хоть печален сей рассказ,

но ведь не всякий день у нас

веселье. И с надеждой новой

и чистой верою Христовой

жить учит Бог, день ото дня

нас от отчаянья храня,

пока Пречистой Девы очи

нам не рассеют дольней ночи.

В августе 991 года, в правление Этельреда II, в Эссексе близ Мэлдона произошла битва. На одной стороне сражались защитники Эссекса, на другой — войско викингов, опустошивших Ипсвич. Англов возглавлял Бьортнот, сын Бьортхельма[18], правитель Эссекса, прославленный среди современников вождь, — властный, не знающий страха, гордый. К тому времени он был уже стар и покрыт сединами, но силы еще не оставили его, и он был по-прежнему доблестен. Его белая голова возвышалась над головами воинов, ибо он был чрезвычайно высок[19]. «Данов» — на сей раз это были, по всей вероятности, в основном норвежцы — возглавлял, согласно одной из версий англосаксонской хроники, некто Анлаф, известный по норвежским сагам и по норвежской истории как Олаф Триггвасон, который позже стал королем Норвегии[20]. Северяне поднялись по устью реки Панты, которая теперь называется Блэкуотер, и стали лагерем на острове Норти. Таким образом, северян отделял от англов один из рукавов Панты. Во время прилива через него можно было переправиться только с помощью моста или дамбы, что при наличии сильной обороны на берегу было крайне трудно[21]. Сильная оборона у англов имелась. Но, по всей видимости, викинги представляли, с какими людьми им предстоит сражаться, поскольку они обратились к англам с просьбой разрешить им беспрепятственную переправу, чтобы сразиться с ними на равных в честном поединке. Бьортнот принял вызов и позволил данам переправиться. Этот гордый и неуместный рыцарский поступок оказался роковым. Бьортнот был убит, англы потерпели сокрушительное поражение; однако ближайшие к властителю воины, его heorðwerod (хеордверод, дружина, гридь), в число которых входили рыцари дружины, телохранители (некоторые из них приходились Бьортноту родичами), продолжали сражаться, пока все до единого не полегли рядом со своим повелителем.