Он дядю Джорджа закопал

и косточки мисс Биггинс

и думал, сидя на скале:

«Несчастный мистер Хиггинс!»

И песнь печальную запел,

и море с ним вздыхало,

над Бимблом поднимался дым,

и пламя полыхало.

Дракон глядел печально вдаль,

где гор темнели складки,

и клял несдержанность свою

и местные порядки:

«Ну что бы песенку мою

им выслушать радушно?

Иль храбро голову снести,

как древле? — Скушно! Скушно!»

На крыльях взмыл он в небеса,

горя огнем зеленым,

и, словно вихрь, улетел

к сородичам-драконам.

В саду на вишню сел дракон —

а вишня зацветала!

Лежал зеленый в белом он,

и солнце припекало.

Он, золотом горя, летел,

чтобы в саду разлечься,

и жаждал только одного —

покушать и развлечься.

«В саду вы не были с утра —

мне, Хиггинс, интересно?

Ведь там у вас сидит дракон!»

«Дракон, простите? Честно?!!»

Кишку тут мистер Хиггинс взял

(известно, для полива!) —

дракона от души полил,

а тот сказал счастливо:

«Прохладно как и хорошо!

Я не схвачу простуду!

Петь благодарственную песнь

до сумерек я буду».

Но Хиггинс в двери стал стучать

соседке и соседу:

«Мисс Биггинс! Эй! Папаша Блин!

Он съест меня к обеду!»

Был сразу вызван дядя Джордж

с командою пожарной.

Дракон расстроился — не ждал

он шутки столь бездарной:

«Я вижу, каски их горят,

подобно древним латам —

так рыцари являлись к нам

за серебром и златом!»

Но Джордж с багром к нему полез

и подобрался с краю:

«В чем дело, сэр?» — Дракон в ответ:

«Я просто загораю!

Прошу вас, не мешайте мне —

иначе все порушу,

а после вами закушу

и тем утешу душу».

«Давай брандспойт!» — промолвил Джордж

и отскочил налево.

Глаза драконовы зажглись,

как уголья, от гнева!

Он задымил, хвостом забил —

и вишня облетела...

Но все ж пожарные свое

отлично знали дело!

Баграми тыкали в живот,

желая сделать больно.

Дракон взлетел и зарычал:

«Ну, нетушки! Довольно!»

По камню город он разнес,

и над заливом Бимбла

стояло зарево три дня

от Бумпуса до Тримбла.

Костляв был Хиггинс, нежен Блин

(оправдывая имя!) —

дракон уселся на скалу,

сказав: «Я кончил с ними!

Теперь в моем желудке Джордж

и там же мистер Хиггинс,

но почему-то до сих пор

не вижу я мисс Биггинс!»

Печально в сумерках он пел,

и море с ним вздыхало,

и поднимался дым столбом,

и пламя полыхало.

И с грустью вдаль глядел дракон,

где гор чернели складки,

и сравнивал старинных дней

и новых дней порядки.

«Ну, что бы похвалить мой цвет

и выслушать радушно?!

Иль твердою рукой убить,

как древле? — Скушно! Скушно!»

Собрался было он лететь

за дальних гор громады —

но тут мисс Биггинс нож в него

всадила из засады!

«Мне очень жаль вас убивать

и, в общем-то, обидно —

вы голоса не лишены,

хоть не учились, видно.

Но безобразник вы большой

по всем моим приметам!»

Дракон вздохнул в последний раз:

«Спасибо и на этом!»

И вот из просторов бескрайних вод,

гонимый пенной волной,

в туман, воротившись из дальних стран,

корабль пришел домой —

в Ирландскую землю, где колокола

в Клуан-ферта на башне бьют,

где лес темнеет под сводом небес

и туманы стеной встают,

где Шаннон в Лох-Дерг течет не спеша,

где дождя висящая сеть —

сюда святой Брендан пришел навсегда,

пришел, чтобы здесь умереть.

«Отец, ты мне расскажи, наконец,

и ничего не таи —

о том, что встретил в просторе морском,

что узрели глаза твои.

Живет ли за морем эльфийский народ,

чьи скрыты от нас острова?

Семь лет ты искал — так нашел или нет

ту землю, что вечно жива?»

«Много забыл я того, что чудно,

но не забыть никогда —

поныне стоят пред глазами они:

Облако, Древо, Звезда.

Целый год мы плыли вперед и вперед,

и нам не встречалась земля,

нигде мы не видели птиц на воде,

ни встречного корабля.

Вдруг темное Облако встало — и гром

раскатами загремел.

О нет, не закат то был, не рассвет,

но запад побагровел.

И прямо под Облаком встала гора —

отвесные склоны черны,

вершина курилась, и были в тиши

удары прибоя слышны;

жерло на вершине пылало светло,

как пламя небесных лампад:

гора, словно столп, подпирающий Храм,

корнями сходила во ад.

Стояла она, основанье тая

во мгле затонувшей земли,

куда после смерти ушли навсегда

далекой страны короли.

Во мраке угрюмом утихли ветра,

и весла ворочали мы —

нас мучила жажда, и голод был жгуч,

мы больше не пели псалмы.

Зато миновали мы Облако то,

и открылся берег высок:

спокойной волною стучался прибой,

катая жемчужный песок.

Нам мнилось — неужто здесь будет волна

наши кости катать века?..

Найти не могли мы на скалы пути —

уж больно стена высока.