Он осторожно приложил пальцы к распухшему глазу и застонал.

— Очень больно? — спросила я без особого сочувствия.

— Терплю! Я ведь только что из поликлиники. Диагноз — контузия левого глаза. К счастью, разрыва сетчатки нет, зрение восстанавливается. Я не виню тебя, Юлия. Ты поступила как истинная женщина. Разве что производителям тапочек можно предъявить претензии: дьяольски твердая резина. О-о-о!

Бек снова застонал и подергал ресницами, неестественно, не под тем углом торчащими из опухшей глазной щели.

— Мне бы в ванную, — вздохнул он, — приложить компрессик. Я не виню тебя, Юлия, но все-таки контузия — не шуточки…

Он все норовил внедриться поглубже в мой дом. Мне бы вытолкать его взашей, а я, даже зная, что милосердие меня обычно подводит, разрешила ему сделать компрессик. С удивительной быстротой Бек освободился от кожаного пальто и скользнул к умывальнику. Там он достал белоснежный отглаженный платок (несравнимый с Агафангеловым бурым комком), смочил его холодной водой и приложил к синяку. При этом он деликатно постанывал, охал и наконец, закатив неподбитый глаз, жалобно сказал:

— Какой дивный запах! Что ты варишь, Юлия? Суп? Не нальешь ли мне тарелочку? Ты бесподобно готовишь. Я все никак котлеты твои забыть не могу.

— Немудрено, — отозвалась я. — Они уже не очень свежие были.

Бек мелкими радостными шажками пробрался на кухню, устроился на табурете и стал пожирать глазами суповую кастрюлю. У меня было противное чувство, что Бека мне подменили: ничего не осталось в нем повелительного и интригующего. Не похож даже на фокусника средней руки, что уж говорить о кошмарном суперзлодее из сказки Агафангела. Не он, не он это! Такой сидел передо мной истасканный голодный мужичонка в неказистом черном пиджаке, со старомодными косицами на затылке. Желтолицый. Застенчивый. С громадным фингалом под глазом. Все это пахло какой-то гадостью — за последние дни я уже научилась различать предвестники беды. Но что делать, я не знала, потому неохотно налила незваному гостю тарелку супу. Бек на суп набросился с жадностью, даже поперхнулся первой ложкой и, кажется, еще меньше при этом ростом стал. Фартуков в троллейбусе, я помню, был много выше меня, а этот мужичонок едва дорос мне до плеча, хотя брюнетистая физиономия была совершенно та же.

— Ах, дивный суп! Ел бы и ел! — восторгался он с набитым ртом и алчно косился на кастрюлю. — Десять тарелок бы съел!

Но я была тверда:

— Я жду сына и на гостей не рассчитывала, так что, извините, десять тарелок не дам!

— Конечно, конечно! Это я погорячился… Ты образцовая мать (кстати, когда ты наконец начнешь «ты» говорить? мне было бы приятно!). Ты редкая мать! Только твой замечательный мальчик к тебе не придет.

Я похолодела.

— Не пугайся! Ну, что я несу! Я просто хотел сказать, что твой мальчик опять торчит в игротеке «Скорпион». А это отвратительное помещение без всякой вентиляции. Гнусная баба — владелица, забивание мозгов ядовитым компьютерным мусором… Увы, химия заброшена! Как и все остальное! И ведь бабушке, поросенок, говорит, что деньги ему нужны на тыквенный сок для вывода шлаков из организма. Сопина-Козицкая в своей системе особенно на тыквенный сок напирает. И вот вместо сока — мерзостный «Скорпион». Эх, Юлия, будь я на твоем месте — хотя что я говорю? как бы я мог оказаться на твоем месте? и даже поблизости? — я бы вместо того, чтобы окучивать чужого подкаблучника, занялся бы сыном. Пороть его пора!

— Какого подкаблучника? — не поняла я.

— Да этого физика убогого! Юлия, вы не пара. Ты прекрасна, дерзка, страстна, а он просто ревнивая мокрица. Но ничего! Он оставит тебя в покое. Я уже внушил ему стойкое отвращение к тебе.

— Зачем!? — вскрикнула я. Мне совсем это не понравилось. Все-таки был вариант…

Бек надул губы:

— Как зачем? Могут же быть у меня маленькие слабости? Ты отвергла меня, ты контузила меня шлепанцем, и я все стерпел. Но это не значит, что я уступил тебя какому-то жидконогому психопату! А он психопат, Юлия. Он своим обожанием довел свою несчастную жену до полного морального падения.

— Она такая и раньше была.

— Не была. В ней просто бурлила юная чувственность, не более. Но теперь это ненасытная стареющая Мессалина. Я видел ее недавно в Надыме: вечная мерзлота под ней плавится! И знай, она скоро вернется к законному супругу. Ее теперешний сожитель уже по приятелям от нее прячется. Пора ей к мужу! Не забывай, Юлия, что физик Чепырин уже питает к тебе отвращение. К тому же… Юлия, это твоя вина: я был тобой травмирован и малость переборщил… Так что кроме отвращения у физика сейчас и небольшие колики. Он в больнице с глупейшим подозрением на сибирскую язву…

— О боже!

— Успокойся! Язвы-то нет. Одно отвращение. Состояние уже нормализовалось. Недели три упорного лечения в больнице — и физик будет, как огурчик. А там и жена подъедет. Отвращение же к тебе останется до конца дней, — объявил Бек и скромно потупился.

— Зачем вы все это сделали? Разве я вас просила? Я замуж хочу, и Чепырин совсем неплох, — застонала я. Гарри Иванович покачал головой:

— Плох, очень плох, почти как Дима Сеголетов. Дима совсем не то…

— Так вы Диму?.. — вскрикнула я, вдруг вспомнив Наташкин рассказ про какие-то волдыри, попортившие Димину античную красоту.

— Я, — вздохнул Бек. — А что было делать? Конечно, ты умна, как змей, и сама разобралась, что он не герой, а кукла Барби. Но береженого бог бережет! Этот профиль, эти аккуратные уши, осиная талия — вдруг ты бы купилась на такой набор? Ты романтична, не без воображения, с глупцой… Нет, другого выхода не было! К черту Диму! Пойми, хронические ячмени — не самый худший вариант. Еще я пустил ему немного аллергической крапивницы на поясницу, грибок меж пальцев ног, пару-тройку гельминтов — будет чем парню заняться в ближайшее время. Не до женитьб!

— А «Мазду» тоже вы напустили? — укоризненно спросила я.

— Какую «Мазду»?

— Которая сбила толстоза… одну секретаршу… одной фирмы…

— А, толстозадую! Нет. Не моя работа. Редчайшее стечение обстоятельств. Хотя почему редчайшее? Машины пропасть народу давят каждый день. Да, я сам люблю хорошие автомобили, люблю скорость и риск, но давить секретарш, как эта «Мазда»… А часто и скорость ни к чему. Едешь, бывало, в карете, из-за шторки подглядываешь, какие цыпочки нынче по улице семенят. Нельзя, увы, в нашем деле без красивых баб, я тебе это уже говорил. Вот и едешь, высматриваешь, какая покрасивей да попокладистей. А в те времена — Гешка, поди, рассказывал, как он отравлял мне жизнь в Лионе в 1775 году? — разглядеть многое бывало трудновато. Это сейчас красавицы догадались все лишнее с себя убрать. Теперь вся с ног до головы как на ладони. У иной, глядишь, печенка увеличена, другую в детстве болонка за ляжку тяпнула, шрамик остался и через колготки сквозит — никаких секретов от понимающего человека. А тогда! Наворотят на себя тюлю, муслину, а под этим всем, может быть, ноги колесом или вздутие живота. Конечно, были у меня и тогда свои уловки и приемы. Вздуешь, бывало, смерч небольшой или помоями плюнешь на мостовую — вот дурехи юбки тут же и задерут. Однако вздутие живота все равно не видно. А тут еще где-нибудь поодаль маркиз пристроится, тоже в карете, тоже добычу выглядывает, мешает, подлец…