are»[431] («Мы то, что, как мы думаем, другие о нас думают»). Суть, как и у Белого, в том, что человек видит себя через восприятие его другими, как бы в зеркале глаз окружающих. Основоположники направления, позже названного теорией социальных интеракций, отмечали, что тот же принцип зеркальности заложен в известном нравственном наставлении: Делай другим то, что хотел бы, чтобы другие делали тебе. Белый самостоятельно подошел к идее, которая стала и спустя столетие остается фундаментальной в современной социальной психологии.

Идея зеркальности Я не просто высказывалась Белым, а была наглядно воплощена в его мемуарах. Так, их автор смотрит на Блока с разных сторон – и видит в нем разные отражения себя. Личности автора варьируются в зависимости от той или иной фазы отношений с Блоком. В итоге перед читателем проходят разные личности Андрея Белого, увиденные и воссозданные им через Блока.

В идее Белого о целом как единстве многообразных проявлений можно усмотреть три следствия для автофикционального творчества писателя. Во-первых, манифестация целого (индивидуума) во времени возможна только в его единичных градациях, или вариациях (личностях). Во-вторых, Я для самосознавания себя как целого нуждается в собственном «разгляде» его с разных точек зрения и в «разгляде» его другими. В-третьих, самосознание имеет статус онтологический – демиурга-режиссера, акт познания превращающего в акт созидания.

Варианты автобиографического инварианта

Несмотря на то, что в текстах Белого предстают разные личности Андрея Белого, это разные вариации одного и того же Я. Того Я, которое в разных вариациях предстает и в мемуарных книгах, и в романах. Одна из основных особенностей серийной поэтики Белого в том, что его мемуары и романы воспроизводят то, что можно называть автобиографическим инвариантом.

Как отмечалось во введении, серийные автобиографы склонны воспроизводить базовый конфликт своей жизни. У Белого такой конфликт закладывается в младенчестве в виде треугольника отец–мать–сын, затем эволюционирует в оппозицию сын–отец. Это основное воплощение инварианта, сын–отец, присутствует почти во всех прозаических текстах Белого. Но возможны и его модификации, образующиеся в результате переноса автором своего отцовского комплекса на другие фигуры своего окружения – все они выглядят как отношения младший–старший.

Все варианты этого отношения – воплощения наиболее общей оппозиции «Я–не-Я». Это инвариантный для творчества Белого бинар, в котором рефлексирующему, инфантильному и страдающему Я противостоит не-Я – близкая ему и в то же время враждебная ему сила. С одной стороны, это глобальное противостояние между Я – и внешним миром в целом, собирательным враждебным не-Я. Важнейшее воплощение этого противостояния (о нем речь шла в первой главе): христоподобное Я, идущее на Голгофу, – враждебный и агрессивный окружающий мир. С другой стороны, это разновидности пары «младший–старший», состоящей из протагониста (ведомого Я, Бориса Бугаева, Андрея Белого, Николая Аблеухова, Николая Летаева и т. д.) и того или иного текстуального его антагониста (отцовской фигуры: отца, Аполлона Аблеухова, декана Летаева, Блока, Брюсова, Мережковского и т. д.).

Вариации инварианта младший–старший позволяют Белому поочередно воспроизводить в отношениях с разными не-Я разные грани своего Я.

Такие пары не сразу заметны в романах, но наглядно выводятся во всех мемуарах Белого, особенно в «Воспоминаниях о Блоке». Там реализуется отношение «младший брат» – «старший брат». Белый использует фигуру Блока, чтобы создать очередной вариант отношений с квазиотцом и увидеть изменяющиеся личности своего Я в диалоге с ним. Через вариации своих отношений с Блоком Белый показывает вариации своего Я. Перед нами предстает ряд отражений – автопортретов «зеркального Я», изображающих Белого таким, каким, как ему представляется, он отражается во взглядах других, разных не– Я, по преимуществу же во взгляде Блока.

Белый–Блок: «младший–старший»

Сравнения между мемуарными книгами Белого показывают, насколько они отличаются друг от друга и по тональности, и по трактовке зачастую одних и тех же событий и персонажей. О переписывании Белым своих воспоминаний и противоречиях между разными версиями, в особенности между разными описаниями Блока и отношений Белый–Блок, писал уже Ходасевич; позже эти несовпадения были подробно проанализированы Флейшманом и Лавровым (см. введение). Поэтому я лишь кратко остановлюсь на противоречиях между разными книгами воспоминаний, по преимуществу же сосредоточусь на анализе «Воспоминаний о Блоке». Эти воспоминания, по замечанию Бердяева, «безмерно шире своего названия»[432]. Среди прочего, текст демонстрирует примечательную черту серийного самосочинения Белого, его склонность рисовать разные свои личности не только в разных книгах, но и в пределах одного текста. Это создает эффект интратекстуальной серийности.

Различия своих трактовок темы Блока в разных текстах[433] отмечал и сам Белый. В письме Иванову-Разумнику от 2–10 января 1931 года, очевидно предвидя недоумение своего корреспондента, он объясняет:

Я, вероятно, Вас неприятно задену стилем переработки материалов «Воспоминаний» в «Начале века» (о Блоке) <…> Поскольку в «Эпопее» отбором служит надгробная память, – в ней романтический перелет; борясь с этим перелетом, я в желании зарисовать натуру Блока впадаю в стиль натурализма поздних голландцев. Может быть, это – недолет: но вгоняли в «стиль»: желание показать, как было дело, полемика с мифом о «мистиках», нас, соблазнявших «реалиста», Блока; был же не реалист, а «на-ту-ра-ли-ст», любивший мистику «Дамы-Любы» <…>

В ограниченных условиях письма боюсь, что романтическому «перелету» «Воспоминаний» противопоставляю я «недолет» голландской школы, рисующей зайцев кверх ногами.

Может быть, в третьей переделке попаду в цель[434].

Белый подчеркивает разницу между двумя портретами Блока и находит, что допустил в первом «романтический перелет». Две версии заметно отличаются по тону – братски– любовному в первой и желчному во второй. Раздражение позднего Белого ощутимо не только в мемуарах; главка «Гоголь и Блок» главы пятой «Мастерства Гоголя» полна придирок к Блоку. Однако, читая более ранние «Воспоминания о Блоке», невозможно не заметить, что уже и это – далеко не сплошное воспевание Блока. Уже в этой книге сладость не раз перебивается критикой, несогласиями, упреками и претензиями.

«Воспоминания о Блоке» – или о себе?

В «Воспоминаниях о Блоке» предстает ряд детально выписанных образов Белого. Этот парадокс пытался в свое время объяснить Федор Степун: «В сущности, Белый всю свою творческую жизнь прожил в сосредоточении на своем “я”; и только и делал, что описывал “панорамы сознания”»[435].

Это точно. Неточным представляется последующее рассуждение Степуна, недифференцированно сводящего всех героев мемуарных и литературно-критических произведений Белого к статусу «панорамных» фигур. Панорамной фигурой Степуну представляется и Блок: «<…> он Блока как Блока не увидел, а обрушился на него, как на сбежавшую из его мистической панорамы центральную фигуру»[436].

Степун считает, что Белый «Блока как Блока не увидел». Действительно, не увидел. Задача Белого никогда не состояла в том, чтобы увидеть другого, даже когда он писал о других – она состояла в том, чтобы увидеть себя самого: или другого в себе, или себя в другом. Но вряд ли можно утверждать, что Блок был для самосознающей души Белого всего лишь панорамной, пусть даже центральной в панораме, фигурой. По «Воспоминаниям о Блоке» видно, что Блок необходим Белому для воссоздания своего Я, а не для создания панорамы вокруг Я. Блок не является лишь формальной мотивировкой для воспоминаний Белого о себе, роль его в этой книге гораздо более существенна. Блок предстает тем собеседником, в диалоге с которым Я Белого не только выявлялось, но и складывалось.

Сознавая, что его активное присутствие в «Воспоминаниях о Блоке» может восприниматься как избыточное, Белый объясняет:

Знаю: поклонникам Блока, наверное, хочется слышать покойного; хочется – подлинных слов <…> но избегаю фактичности; и опускаю контексты слов Блока; рисую лишь облик, лишь жест отношенья к тому иль другому; и слышу:

– Оставьте себя, упраздните себя, – дайте Блока.

И – нет.

У меня есть причина на это.

На