Мой новый знакомец чему-то усмехнулся, а после крепко ее пожал.

— А я Павел. Михеев Павел.

Я слышал эту фамилию. Ее Стелла называла аджину в беседе и упомянула, что именно этот сотрудник Отдела — более-менее приличный человек.

— Вот и славно, — я выпустил сигаретный дымок. — А теперь, Павел, говори напрямую, что тебе от меня нужно.

Глава одиннадцатая

— Хочешь — верь, хочешь — не верь, но ничего не нужно, — Павел устроился на скамейке поудобнее. — Да, бывает и такое.

— Но очень, очень редко, — чуть саркастично отозвался я. — Настолько, что в природе почти не встречается.

— Если ты не в курсе, то основная функция органов правопорядка не пресечение правонарушений, а их профилактика, — назидательно произнес мой новый знакомый. — Нет-нет, это не применительно к тебе… Хотя каждому не грех помнить о том, что соблюдение законов — это норма поведения в обществе. И неважно, под каким именно светилом проходит его основная жизнь — под Солнцем или под Луной.

Вроде бы шутит, а глаза-то серьезные.

— У меня нет ни малейшего желания вступать в конфронтацию с законом, — вот тут я был более чем искренен, даже врать не пришлось. — Не вижу в этом смысла, как и в совершении каких-либо противоправных деяний.

— Сразу верю, — Павел похлопал меня по плечу. — Я всегда вижу, когда люди врут. Отпечаток профессии, понимаешь ли, со временем приходит некий опыт. Но на свете живешь не ты один, верно? И если твои старые знакомые, скорее всего, люди такие же законопослушные и добропорядочные, то кто сможет поручиться за новых? А они скоро появятся, уж не сомневайся. Вернее, уже появились. Мне птичка на хвостике весточку принесла, что ты с одной очень шустрой ведьмочкой накоротке сошелся. Ведь это так?

— Возможно, — растянул губы в улыбке я. — И?

— Ведьмы — публика особенная, чтобы с ними наравне общаться, надо особую хватку иметь, — полицейский говорил негромко и очень убедительно. — И вдобавок более-менее разбираться в том, кто есть кто в том мире, к которому ты теперь принадлежишь.

— Дай угадаю, — я выкинул окурок в урну, стоящую рядом со скамейкой. — Непосредственно вы, сотрудники Отдела, — те самые хорошие парни, которые помогут мне понять, кто свои, кто чужие.

— Ирония — это прекрасно, но сейчас она не к месту, — в голосе Михеева появились новые оттенки. — Мы, Валера, те парни, которые не станут доводить дело до суда, если по твоей вине начнут гибнуть люди. Это не угроза, не предупреждение, а исключительно сухая констатация фактов. Просто прими это как данность, усвой как «Отче наш», для того чтобы в нужный момент принять верное решение.

— Не понимаю, о чем идет речь, — мне совсем перестали нравиться и этот человек, и разговор, который свернул совсем уж не туда. — Я так похож на потенциального преступника?

Если этот товарищ, по словам Стеллы, из всей отдельской компании лучший, то что же из себя остальные представляют? Как говорит Юлька: «Вот просто фу».

— Не лезь в бутылку, Валера, — посоветовал мне Михеев. — Не надо. Я же говорю — недопонимаешь ты пока многое. Не по глупости, нет, просто по незнанию. Ты теперь Хранитель кладов, а золото, особенно старое, всегда круто замешано на крови. И той, что в прошлом пролилась из-за него, и той, которая еще по чьим-то венам течет. Иные клады вообще из-под земли доставать нельзя, там такие вещички могут оказаться, из-за которых большая резня начнется.

— Ты о Кольце Всевластия? — не удержался я от колкости. — Так я не претендую. Да и пешком за тридевять земель мне топать неохота.

— Лет десять назад в Замоскворечье клад всплыл, — неторопливо проговорил Павел. — Старый, еще семнадцатого века. Кошель золотых монет, пара перстней да заколка с рубином. Дурачок, что его нашел, монеты да перстни за бесценок скупщику отдал, а заколку подруге подарил. Та его через три дня ею и порешила. Горло во сне проколола. А когда ее допрашивали, то бормотала какую-то бессвязицу о женщине в черном, на лице которой имелась блестящая маска. Дескать, это не я, это она, у меня и в мыслях ничего такого не имелось.

А ведь он не обычную городскую страшилку рассказывает, больно уж сухо излагает. И интересно.

— Заколка уже на следующий день исчезла и всплыла только через неделю в квартире, где обитал гсушный следак, что этим делом занимался. Мать его пришла в гости и обнаружила все семейство сына давно остывшим. Двое детей, теща, он сам — все мертвы. Единственным живым обитателем оказалась жена, которая сидела на кухне и о чем-то беседовала…

— С заколкой, — перебил его я. — И что же это за украшение такое?

— Мы поздно спохватились тогда, — вздохнул Михеев. — Ведь уже после первой смерти было ясно, что дело темное. Но проморгали, потому Донна еще человек десять на тот свет спровадила.

— Донна?

— Донна Луна, — Павел уставился на меня. — Никогда о такой не слышал, верно? А между тем обитала в наших краях некогда такая особа. Давно, в самом конце семнадцатого века. Была она чародейкой, входила в свиту царевны Софьи. Откуда взялась на Руси — неизвестно, к какому роду-племени принадлежала — неясно. И лица ее тоже никто никогда не видел, поскольку оно всегда оставалось скрытым либо непроницаемой вуалью, либо маской, на которую были наклеены сотни осколков венецианских зеркал. Для понимания — венецианские зеркальщики всегда отличались своей приверженностью к тайным знаниям, так что ничего удивительного в этом нет. Донна очень быстро стала наперсницей царевны, после чего в той вдруг проснулась редкостная властность и очень сильное стремление занять престол. А после неожиданно и перспектива такая нарисовалась, так как внезапно и вдруг скончался Федор Алексеевич, законный государь. Ну, формально «внезапно и вдруг», а на деле все совсем не так обстояло. Просто в феврале 1682 года, аккурат после второй свадьбы государя, в Преображенском устроили «тиятер», и пьесу выбрали для постановки самую что ни на есть подходящую.

— «Макбетов», что ли? — озадачился я.

— Ну, до Вильяма нашего Шекспира тогда двор еще не дорос, потому все было проще. Давали «Бабу-ягу, костяную ногу». И Донна в этой постановке участвовала. Не в главной роли, естественно, сие перебор. Она выходила на сцену всего лишь раз и фразу произносила тоже только одну: «Смотри на меня неотрывно, и делай, что я мыслью тебе повелю». Думаю, бедолага Федор Алексеевич и посмотрел, и сделал, потому что через два месяца благополучно скончался. Официально — от цинги. Вот только откуда столь необычная болезнь могла взяться у двадцатилетнего мужчины?