– Не «привет», а «здравствуйте», – Лиза отчаялась приучить мальчиков к русскому речевому этикету: конечно, откуда ему взяться, если они почти не общаются со взрослыми, говорящими по-русски. – И куда это ты пойдешь, если у тебя уроки?

– Ой, мам, я уже наурокался! Мы с Серканом договорились, у нас турнир, – и, не дав ей ничего возразить, выскользнул в еще не закрытую дверь и припустился вверх по лестнице к соседу. – Я к ужину вернусь! – разнеслось по всем этажам. – Пока!

– Лиза, – начал было Цветан, когда она закрыла дверь.

Она не смотрела на него, старательно делала вид, что ставит сушиться зонт, запирает дверь, подает тапочки, берет пакет с книгами – ему это совсем не нравилось, эта, не вчерашняя, Лиза казалась чужой и пугала его. Пугала внезапно открывшейся правдой: он потеряет ее, обязательно потеряет, едва найдя, та, вчера такая близкая, такая его собственная Лиза исчезла, остались только эти ее сводящие с ума рыжие волосы и большие глаза, которыми она вчера говорила с ним, но в которых сегодня он не мог прочитать ни слова. Он даже не мог как следует заглянуть в них, а это, Цветан чувствовал, обязательно нужно сделать, заглянуть в самую-самую синюю глубину и найти там то, что она так хорошо, так тщательно спрятала.

Ему ничего не приснилось, он помнил ее всю, помнил ее запах и сбившееся дыхание, и руки отказывались забыть шелковистость волос и гладкость кожи, и губы только ждали возвращения к ее губам, и его сердце должно было биться у нее на груди и столкнуться там с ее сердцем, и, значит, глаза непременно должны заглянуть в эту затянувшуюся вдруг холодным льдом голубую глубину, – и все-все вернуть.

Он не помнил, как прожил этот день, как играл что-то привычное на классе и на репетиции, он с трудом дождался вечера, когда можно будет поехать к ней, он не помнил, с кем и о чем он говорил, что он сегодня ел на обед… и ел ли вообще, – но то, что было с ними вчера, он помнил так ясно, так отчетливо, как кадр за кадром помнишь старый, любимый, много раз виденный, но не надоедающий фильм.

Он знал, что сегодня ничего не будет, что у нее дети, что они, разумеется, ничего не позволят себе в ее доме и в их присутствии, но он знал и то, что увидит ее улыбку, и сможет незаметно погладить ее волосы, и пожать ее руку, и, может быть, на секунду прижмет ее к себе и вдохнет ее запах, и почувствует, как вся она – волосами, глазами, запястьями, прерывистым дыханием и бьющимся сердцем – отвечает ему, как отвечала вчера, когда они не могли разнять рук, оторваться друг от друга, когда они были тем единым целым, которое создается кем-то всемогущим на небесах.

Он ехал к ней, своей Лизе, так неожиданно, естественно и быстро ставшей его Лизой, что сама эта быстрота и естественность доказывала неизбежность и правильность случившегося, он с трудом дождался автобуса, он впервые пожалел, что не обзавелся машиной… мотоциклом, ковром-самолетом, сапогами-скороходами – чем угодно, лишь бы быстрее добраться до нее, он старательно замедлял шаг, лукавя и обманывая себя, потому что ему хотелось побежать со всех ног, как когда-то в юности, чтобы скорее увидеть ее, и вот все позади, и звенит звонок, и открывается дверь, – но его Лизы нет, есть незнакомая женщина, обманчиво похожая на нее и пугающе другая.

Как принц в черном акте, вдруг пришло ему в голову, и он, оценив аналогию, усмехнулся сам над собой: заработался совсем, один балет в голове!

Как принц в черном акте: ждал-ждал свою Одетту, а явилась Одиллия – обманчиво похожая и пугающе другая. Ну уж нет, только не это!

Черт бы побрал этот балет, со всеми его принцами и лебедями! Это жизнь, в конце концов, жизнь, а не балет, и я не романтический беспомощный принц, которого так легко обмануть, я разберусь со своей и с твоей жизнью.

– Лиза… – он остановил ее решительное бессмысленное движение, притянул к себе и, осторожно приподняв подбородок, заглянул в глаза. Я не могу тебя потерять, понимаешь? Я не дам тебе ускользнуть и исчезнуть, ты моя, и сама это знаешь… мы взрослые люди, мы хорошо понимаем такие вещи, ты моя и больше ничья… вот, видишь, все возвращается, не может не вернуться… я расколдую тебя, черт все побери, я тебя поцелую, и ты проснешься, как в другой проклятой балетной сказке, потому что ты моя, ты нужна мне, и я верну тебя, что бы ты себе ни придумала… потому что вчера все было правильно… и ты все та же, моя Лиза… конечно, моя!

И пальцы скользнули с подбородка к губам, и губы послушно и податливо раскрылись навстречу, и гладкая щека потерлась о ладонь, которая добралась по ней до волос и затылка, и лед в глазах растаял, и такое облегчение и счастье было в этом поцелуе, как будто он уже потерял ее, чуть не потерявшись сам в заколдованном лесу одиночества и отчаяния.

– Вот видишь, – прошептал он, все еще боясь оторваться от нее: отпустишь, а она превратится в лебедя и улетит, – не надо ничего придумывать, Лиза… вернее, конечно, надо, но мы должны сделать это вместе и не так…

– О чем это, Цветан? Я не понимаю ничего…

– О том, как ты только что… какой ты была. Ты и по телефону мне так… индифферентно! Это… нет, я все понимаю, все эти ваши… «Поздно, Дубровский!», да? Или что там… я другому отдана? Это все, может быть, и правильно… да нет, что я говорю?! Не может это все быть правильно! Мы что-нибудь придумаем, Лиза…

– О господи, Цветан! Я вовсе ничего такого… то есть это все надо было раньше, если вообще надо, а теперь даже как-то глупо уже!

– Ма-а-ам! Раз Дениска ушел, я могу в комп поиграть, да? Ой, привет! – выскочил откуда-то Тимур.

– Не «привет», а «здравствуйте»! – автоматически ответили хором Лиза и Цветан, словно оба могли сейчас произносить только такие готовые формулы.

– Да какая разница! – пренебрежительно отмахнулся Тим и, пораженный какой-то мыслью, подозрительно посмотрел на них: – А мы… мы заниматься будем, что ли?

– Тим, что ты говоришь?! Как вы можете заниматься, если у нас нет инструмента, а?

– О, слава богу! – с облегчением выдохнул Тим. – Я тогда в комп, ладно? А вы чего в коридоре тусите?

Не дожидаясь ответа, он, чтобы не терять ни секунды драгоценного компьютерного времени, помчался в комнату старшего брата. Какая неожиданная удача: братец отвалил к приятелю, комп свободен, Цветан не собирается мучить его бемолями и диезами, просто пришел в гости, мама принимает гостя, он даже намекнул ей, чтобы провела его в комнату, а там чай, кофе, то да се – полная и прекрасная свобода от контроля старших!

– Да, действительно, что это мы здесь? Проходи, я кофе сварю. Или чай?

Надо было как-то приступать к разговору, но сейчас она даже не могла себе представить, что и как она должна спросить, и старательно, хотя и не слишком успешно тянула время. Вот этот полицейский, оказавшийся мужем ее новой знакомой, он это умел: Лиза чуть не выложила всю правду и была не уверена, что он поверил ее маленькой лжи.

А сама она как отличит правду от лжи?

Что вообще было вчера правдой?

Может быть, все, что он делает – с ней, с Лизой! – лишь часть какого-то сложного плана? Она не могла, не хотела в это верить, она совсем забывала про эту мысль, стоило ему прикоснуться к ней… не может это все быть притворством и ложью!