сельвы, были такими же искателями Эльдорадо, как и те первые, что пустились на поиски, околдованные этим именем. Доктор открыл стеклянную трубочку, полную темных камешков, и у нас в руках в свете костра они разом пожелтели. Мы держали в руках золото. Мы подносили его к глазам, словно желая, чтобы казалось, будто его больше, чем на самом деле. И взвешивали его на ладони, точно алхимики. А Муш даже попробовала языком, каково оно на вкус. Когда крупинки золота вернулись на место, в стеклянную трубочку, сразу показалось, что костер уже не так ярок, а ночь стала холоднее. Бессчетное множество огромных лягушек мычало в реке. И вдруг брат Педро швырнул в огонь свою палку, и она разом обратилась жезлом Моисея, воскресившим змею, которую пророк сам только что умертвил[126].

XVII

(Воскресенье, 17 июня)

Я возвращался с шахты и заранее радовался разочарованию, которое постигнет Муш, когда она увидит, что та чудесная пещера, сверкающая драгоценными камнями, те сокровища Агамемнона[127], которые она, конечно, ожидала увидеть, – на самом деле лишь изрытое вдоль и поперек русло ручья, всего лишь непролазная грязь, сверху донизу, в глубину и вокруг прощупанная лопатами старателей, которые по двадцать раз принимались рыть в одном и том же месте в надежде, что до камня Богатства осталось всего каких-нибудь несколько миллиметров глины, – не сорвись рука, они б до него добрались и в прошлый раз. Самый молодой из старателей рассказал мне по дороге о неудачах их предприятия и о том, как на каждом шагу их ожидают разочарования и что с каждым днем они все больше отчаиваются; рассказал он и о странном роке, в силу которого человек, нашедший драгоценный камень, непременно возвращается на то же самое место, снова бедный и, как прежде, в долгах. И тем не менее призрак богатства с новой силой оживает каждый раз, когда в земле находят редкий алмаз, и его будущий блеск, угаданный еще до шлифовки, пробивается сквозь сельву и Кордильеры, сбивая с привычного ритма тех, кто после долгого, тяжелого труда снимает с тела сокровища скрывающую его грязную кору. Я спросил, где женщины, и мне ответили, что они купаются неподалеку отсюда, в зарослях тростника, где не могло быть опасных животных. Но тем не менее именно оттуда вдруг послышались крики. Шум приближался, и я выскочил на улицу, удивленный тем, что кричат так громко, и еще чем-то необъяснимым, что было в этом крике. Сначала мы все подумали, что кому-то вздумалось подсмотреть их, обнаженных, с берега или даже оскорбить низкими намерениями. Тут показалась Муш в мокрой одежде; она звала на помощь, убегая от чего-то, казалось, страшного. Но я не успел и шагу шагнуть, как появилась Росарио, полуодетая, в грубой нижней юбке: она догнала мою приятельницу, сбила ее с ног и принялась яростно колотить палкой. Волосы Росарио разметались по плечам; выплевывая ругательства, она колотила одновременно ногами, палкой и свободной рукой и показалась нам воплощением такой ярости, что мы все бросились унимать ее. Но она никак не могла прийти в себя – извиваясь, отбиваясь ногами, она пыталась укусить державшие ее руки, и невозможно было разобрать слов, с хрипением вырывавшихся у нее изо рта. Я поднял Муш – она едва держалась на ногах. Два зуба у нее были выбиты. Из носу шла кровь. Вся она была в ссадинах и царапинах. Доктор Монтсальвахе отвел ее в хижину, где хранились его травы, чтобы залечить раны. А мы, окружив Росарио, пытались узнать, что случилось. Но она теперь словно онемела и не желала отвечать. Она сидела на камне, опустив голову, и с неистовым упорством повторяла один и тот же жест – отрицательно мотала головой, отчего ее черные волосы метались из стороны в сторону, каждый раз закрывая все еще разъяренное лицо. Я пошел в хижину. Обложенная едко пахнувшими лекарственными травами, разукрашенная пластырями, Муш стонала в гамаке ботаника. На мои расспросы она отвечала, что не понимает, почему вдруг Росарио напала на нее, будто сошла с ума; и, не останавливаясь больше на этом, Муш вдруг расплакалась, твердя, что хочет сейчас же уехать отсюда, что она не может больше, что это путешествие вконец измотало ее и она чувствует себя на грани безумия. Она умоляла; а совсем недавно просьбой – такой непривычной в ее устах – она могла добиться от меня всего, чего хотела. Но сейчас, стоя рядом с ней и глядя на ее сотрясающееся в рыданиях тело, в рыданиях, вызванных, судя по всему, настоящим отчаянием, я оставался совершенно холоден, словно защищенный броней, и испытывал удивление и радость, какие обычно испытываешь, столкнувшись с разумной и твердой волей другого человека. Я никогда не думал, что Муш, с которой мы так долго были близки, в один прекрасный день станет мне настолько чужой. Пусть прошла любовь, которая, по-видимому, у меня к ней была, хотя теперь я усомнился вдруг, была ли она на самом деле, – но на смену любви могла бы прийти по крайней мере нежная дружеская привязанность. Однако все то новое, все перемены, происшедшие во мне, и воспоминания, которые нахлынули на меня за эти две недели, и вдобавок недавнее открытие сделали меня совершенно бесчувственным к ее просьбам. Оставив Муш, продолжавшую жаловаться на свою беззащитность, я пошел в хижину к грекам: там была и Росарио; уже немного успокоившаяся, она сидела в гамаке, молчаливая, сжавшись в комок и закрыв лицо руками.

Хотя, казалось, каждый занимался своим делом, по нахмуренным лицам мужчин видно было, что не все благополучно; греки сразу заспорили над кипевшей в огромном глиняном горшке похлебкой, подробно обсуждая, сколько масла, перца и чеснока нужно класть, но их голоса звучали неестественно. Сборщики каучука в молчании чинили свои альпаргаты. Аделантадо отмывал Гавилана, который перед этим отводил душу, роясь в падали, и пес, злясь на бесконечный поток воды, лившейся на него из кувшина, оскаливался на каждого, кто пытался на него посмотреть. Брат Педро перебирал четки, сделанные из семян. И я почувствовал, что все они молчаливо поддерживают Росарио. Для них виновницей ссоры была Муш, которую они инстинктивно не принимали. Каждый понимал, что ярость Росарио могла быть вызвана только чем-то таким, что давало право наброситься с такой злостью; сборщики каучука, например, думали, что Росарио, вероятно, влюбленная в Яннеса, пришла в ярость от поведения моей приятельницы, которая, как видно, пыталась его соблазнить.

Шел час за часом, душила жара. Каждый замкнулся в