колонии, где подобные инициативы ограничивались горсткой влиятельных компаний в метрополии и единственным колониальным управляющим. В общем и целом, производство сахара завершило ключевой этап перехода, начатый французскими физиократами сразу после Семилетней войны и окончившийся сенсимонистскими промышленными проектами 1840-х годов, осуществляемыми под государственным патронажем. Государству, как мы увидим в части 6, предстояло сыграть незаменимую роль и в том, чтобы гарантировать поставки в колонии работников, которые почти неизменно трудились под принуждением.

6. Рабство остается

По прошествии пятидесяти лет после революции, возглавленной Туссеном-Лувертюром на Сан-Доминго (ныне известном как Гаити), карта мирового сахарного экспорта изменилась до неузнаваемости. Теперь в нем доминировала Куба: объем производимого на ней сахара почти достигал объема экспорта со всех французских и британских Карибских островов. За Кубой со значительным отставанием шли Бразилия, Индия, Ява, Луизиана, Маврикий, Пуэрто-Рико и Британская Гвиана1. Неизменной оставалась только господствующая роль рабства на тростниковых полях. Это постоянство имело огромные последствия для вовлеченных в производство сахара сообществ – оно еще сильнее обострило наследие и травмы рабства, сохраняющиеся и по сей день.

Рабство, помимо прочего, продолжалось потому, что на тростниковых, а также на хлопковых полях механизация лишь отчасти заменила изнурительную ручную жатву и тем самым не смогла сделать труд менее значительным фактором себестоимости. Это сыграло на руку Азии, где, как отмечал в 1823 году знаменитый борец с рабством Захария Маколей, расходы на жизнь и цена материалов, необходимых для того, чтобы возделывать и перерабатывать сахарный тростник, были намного меньше, чем в обеих Америках2. Более того, в Азии крестьяне часто производили сахар в месяцы отдыха, после того как остальной урожай был собран. Тем временем производителям обеих Америк приходилось иметь дело с относительно незавершенной, но угрожающе дорогой технологией, постоянной нехваткой рабочих рук и все еще примитивным состоянием агрономии, особенно в отношении физиологии растений. Несмотря на то что в первой половине XIX века производство сахара в Индии, скорее всего, находилось в стагнации, оно по-прежнему оставалось крупнейшим в мире. Кроме того, в Индии процветала еще одна отрасль – изготовление пальмового сахара, объем которого в 1870-х годах достигал восьмидесяти тысяч тонн гура в одной только Бенгалии3. В это время сахар из Китая и Индии по-прежнему составлял половину от мирового сахарного производства, и хотя бóльшая часть произведенного оставалась внутри этих стран, значительные объемы отправлялись на экспорт в самые разные уголки земли4.

Когда Британия в 1807 году провозгласила работорговлю незаконной в своих колониальных владениях, это стало не концом рабства, а лишь началом долгой и упорной борьбы против международной торговли людьми. Несмотря на то, что бóльшая часть европейских держав к 1820 году поддержали британский запрет, оказалось очень сложно пресекать атлантическую работорговлю в Бразилии и на Кубе. Куба стала крупнейшим экспортером сахара в мире именно благодаря тому, что продолжала ввозить огромное количество африканских рабов. Несмотря на героическое сопротивление африканцев и неустанные усилия борцов с рабством, оно продолжало преобладать на тростниковых полях Америки.

Другие трудовые системы, постепенно приходившие на смену рабству или возникавшие наряду с ним, как правило, тоже использовали подневольный труд. Особенно ярко это проявилось на Яве, где колониальное правительство потребовало более чем от 60 % островных крестьянских хозяйств выращивать сахарный тростник, индиго или кофе за минимальную цену. Куба и Ява стали лидерами в экспорте сахара, и с 1860-х по 1920-е годы объемы производства на этих островах составляли почти половину мирового экспорта тростникового сахара5. Обе добились успеха в тропической промышленной революции, которая была бы невозможна без рабства на Кубе и подневольного труда на Яве.

Улучшение и сопротивление

После того как Соединенное Королевство наложило запрет на работорговлю, власти британских и голландских колоний в Вест-Индии, а также Французских Антильских островов начали соблюдать правила, призванные улучшить условия содержания рабов, а также проводить политику, которая получила название «улучшение» и смягчила наиболее суровые обезличивающие аспекты капиталистического рабства. В рабах признали людей – и это был ключевой шаг, повлекший за собой запрет на разлучение семей с детьми, не достигшими подросткового возраста. Кроме того, в ходе «улучшения» рабы получили право выступать свидетелями на суде и обладать собственным имуществом. Еще одной важной переменой было разрешение проводить на плантациях религиозные службы, поскольку до конца XVIII века на бóльшую часть британских и голландских плантаций духовенство просто не допускали.

Сообщества свободных чернокожих и домашних рабов, а также церковь заметно повлияли на культуру рабов на плантациях: они слушали европейскую музыку, одевались в европейскую одежду и брали христианские имена6. В то же время вокальные гармонии африканской креольской музыки до глубины души поражали европейцев, посещавших церковные службы в Вест-Индии. На плантациях празднества становились частью цикла уборки урожая. В Вест-Индии праздник урожая – окончание сезона помола – был введен, вероятно, в 1819 году как выходной день с сытной трапезой7. В Луизиане плантаторы разрешали своим рабам праздновать завершение жатвы и 4 июля, танцуя кадриль. Конечно, эти праздники представляли собой своеобразную доработку, интерпретацию уже существующих французских и европейских развлечений. Они не были новомодными, но тем не менее помогали преодолеть границы «белой» исключительности8. В Суринаме три или четыре раза в год рабы устраивали праздники, надевая вместо лохмотьев, которые носили на плантациях, свою лучшую одежду9. На Французских Антильских островах рабы могли надевать лучший костюм по воскресеньям, как отмечал Виктор Шёльшер: «По воскресеньям мы видим их в сюртуках или просто в очень хорошо скроенной одежде, вроде сатинового жилета, сорочки с оборками, ботинок и незаменимого зонтика; они полностью переняли нашу манеру одеваться, и в этих костюмах они становятся совершенно неузнаваемыми»10.

Ношение подобной одежды было бегством от ежедневной реальности, заставляющей рабов ходить в жалком тряпье. Дети носили джутовые мешки, прорезая в них дыры для шеи и рук, а взрослые ходили в невыносимо тяжелой обуви11. Воскресный костюм и повседневные лохмотья рабов были прекрасной метафорой растущей пропасти между желаниями и реальностью. Постепенное перенимание европейских атрибутов, проникновение христианской религии в колонии, где священников прежде не жаловали, а также незначительное признание личности рабов со стороны колониальных властей и плантаторов плохо сочетались с принуждением делать все больше сахара, которое приводило к сокращению количества рабов и тем самым усугубляло страдания на плантациях. А тем временем растущая грамотность среди свободных общин чернокожих и проникновение на плантации новостей о прогрессе движения за отмену рабства создавали атмосферу ожидания.

Вести о восстании на Сан-Доминго в 1791 году немедленно распространились по всем Карибским островам, а также в Суринаме, равно