— Мама! — крикнул Вадим. — С вами всё в порядке?

Парень с автоматом что-то тихо сказал ей, поведя стволом.

— Да! — закивала она. — Да.

«До чего я ее довел, — тоскливо подумал Вадим. — Совсем седая, сломленная, с отсутствующим взглядом. И папа выглядит не лучше. Здорово им досталось. Жалко, что Лилечка спит. Так хочется ее услышать».

— Сынок! — крикнул отец, попытавшись подняться.

Охранник положил ему руку на плечо и поднес пистолет к затылку.

— Что? — закричал Вадим в ответ?

— Ничего. — Отец покачал головой. — Ничего.

— Их били? — спросил Вадим у очкарика. — Пытали?

— Вы видите следы побоев? Побойтесь бога, зачем бы мы стали пытать двух несчастных пожилых людей? Просто они напуганы. Не каждый день берут в заложники… — Очкарик повернулся к водителю. — Ходу. Смотрины закончены.

Джип, приглушенно рыча, пошел на подъем. Вадим, вывернув шею, смотрел на удаляющуюся группку людей возле автобуса. Лиля так и не проснулась. Ну и хорошо. Во сне забывается всё плохое.

Он устал. Он хотел обратно. Или просто куда-нибудь. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Здесь почти не было красок, как на старой выцветшей фотографии. Только намеки на красное, синее или зеленое, а в общем всё бесцветное, даже не черно-белое, а серое. Похожее на дым. И такое же текучее, призрачное, переменчивое.

Иногда из этой дымчатой завесы выглядывала чья-нибудь рожа, а иногда высовывалась лапа, стараясь нащупать его и утащить дальше, в темные глубины, которые не были видны, но угадывались и постоянно ощущались.

Там было не просто страшнее или хуже, там было так, что одно лишь предположение вгоняло в смертный ужас. Оставалось надеяться, что его не найдут и не заметят. Но они знали, где он. И звали его.

Давид Семенович. Давид Семенович.

Голос был ему знаком. Он доносился откуда-то из страшного далека. Давид молчал и таился. Ему не хотелось себя обнаруживать, не хотелось выглядывать и откликаться.

Давид Семенович. Давид Семенович.

Этот голос принадлежал человеку, который долгое время был рядом. Его тоже как-то звали. Как?

Бурего. Владимир Бурего. Какие глупые, бессмысленные слова. Они ничего не значат. Нужно взглянуть на этого Бу-ре-го хотя бы одним глазком. Что ему нужно? Почему он не отстанет? Зовет, зовет, за плечо трогает.

Это было важное открытие. У меня есть плечо, вдруг понял Давид. Я человек. С туловищем, руками, ногами. Глаза и рот тоже есть. Сейчас открою.

Не получилось. Пошевелить хотя бы пальцем — тоже. Пока все, на что был способен Давид, это слышать. И ощущать. А еще обонять.

— Давид Семенович, очнитесь, — позвал Бурего.

Серая завеса сменилась темнотой, но не тем непроглядным мраком, который вызывал такой ужас, а темнотой теплой, расцвеченной разными оттенками. Справа от Давида угадывался какой-то просвет. Голос Бурего доносился слева. Оттуда же шел сильный парфюмерный аромат.

«Я лежу, — понял Давид. — На спине. Кажется, это больница. Да, точно, меня ведь куда-то везли, потом несли. Значит, я в палате. Справа от меня окно, слева сидит Бурего. Он хочет, чтобы я очнулся. Но я не хочу. Там будет больно, тревожно и неприятно. Лучше ускользнуть обратно, пока не поздно».

— Давид Семенович, я здесь из-за вашей жены…

Давид замер, сжавшись. Что-то с Ксюшей? Воспоминание о ней было болезненным, как укол в мозг.

— Давид Семенович, она…

— Что?

Давид не услышал собственного голоса, но понял, что сумел пошевелить губами. И Бурего это заметил.

— Она была с вашим сыном…

«Почему он все время не договаривает? — разозлился Давид. — Что за идиотская манера? Хочешь что-то сказать, скажи. Нет, тянет кота за хвост, тянет…»

— Что? — повторил Давид, на этот раз внятно.

— Не знаю, как вам и сказать, — заторопился Бурего, силуэт которого проступил сквозь сомкнутые веки. — Но она сама во всем виновата. Они ведь с Леонидом специально того актера позвали. Рассчитывали, что у вас сердце не выдержит. Но просчитались. Вы меня слышите?

— Да.

Давид открыл глаза. Всё выглядело совершенно незнакомым, за исключением привставшего со стула Бурего. Но и он казался каким-то чужим, как будто они не виделись много лет. Сколько же времени на самом деле прошло? Надо будет спросить. Но сначала…

— Кс-с… Ксюша, — протолкнул сквозь губы Давид.

— Она у Леонида жила, — сказал Бурего. — Они решили, что вы не выйдете из комы. У вас инсульт был, Давид Семенович. Из-за того видео, помните? Которое Леонид вам подсунул. А я новое снял. Про него самого. Про него и Ксюшу. Он ее… Он ее задушил. Она мертва, Давид Семенович. Он использовал ее в своих целях, а потом убил. И теперь мечтает добраться до вас, чтобы совсем уже одному остаться.

Давид подвигал языком и губами, вспоминая, как управлять ими. Ему предстояло произнести сразу несколько слов подряд. Большая, почти непосильная работа. Но ее нужно было сделать. И чем скорее, тем лучше.

Что-то не давало Ксюше покоя, что-то беспокоило ее, когда она вспоминала Юлию Александровну со спящей Лилей на руках. Наверное, это было чувство вины, решила она, прислушавшись к своим мыслям и ощущениям.

Девочка успела сильно вырасти, пока мама наслаждалась шикарной жизнью. Такая большая.

Ксюша снова вспомнила свисающие ноги дочери. Что-то в этом было неправильное. Что-то…

— Ты спишь? — спросил Вадим.

— Нет, — ответила Ксюша, не открывая глаз.

Она сидела, прислонившись спиной к стене, обхватив согнутые колени руками. Пальцы были крепко сцеплены.

— Злишься? — спросил Вадим.

Он сидел у противоположной стены, раскинув ноги по цементному полу. От цемента тянуло холодом.

«Я себе тут всё застужу, — подумала Ксюша. — Зря я сижу».

И не встала. И не ответила Вадиму.

— Не злись, — сказал он. — Нельзя было иначе. Лиля, понимаешь. Я не мог.

— Ты всё правильно сделал, — сказала она.

— Правда? — обрадовался он. — Значит, не сердишься больше?

«Идиот», — подумала Ксюша.

— Нет, — сказала она, открыв глаза. — Ты правильно поступил. Девочку нужно было спасать. Кстати, ты ничего не заметил?

— Чего? — насторожился Вадим.

— Она спала так крепко…

— С ней бывает. Иной раз пушкой не добудишься.