Теперь всё это осталось позади. А впереди — только одно.

Дождавшись рассвета, Вадим достал из сумки обрез и долго тренировался управляться с ним одной рукой. Он занимался этим чуть ли не каждый день на протяжении последнего месяца, так что получалось ловко — хоть кино снимай. В жанре вестерн.

В принципе, можно было научиться класть полноценный карабин на протез правой руки, однако зачем таскать такую тяжесть, когда со спиленным стволом легче? Дальнобойность оружия значения не имела. Только разброс картечи.

В половине девятого Вадим проверил, крепко ли спят супруги, натянул вязаный колпак садовника, его зеленый бушлат с меховым воротником и покинул дом.

Матильда под Ксюшей шалила, взбрыкивала, угрожающе скалилась, норовила проскакать под низкими ветками. Приходилось напоминать ей о повиновении натянутыми удилами и шпорами. Ненадолго кобылица усмирялась, а потом снова принималась за свои фокусы.

— Может, хватит на сегодня? — спросила Ксюша, трясясь в седле.

— Поглядим, как дела на лесоповале, и повернем, — пообещал Давид.

Он был обращен к жене парализованной половиной лица, поэтому казалось, будто он разговаривает, не разжимая губ.

— Весь зад отбила, — пожаловалась Ксюша. — Синяки будут.

«Только кто теперь увидит», — подумала она и почему-то вспомнила Вадима.

«Поезжай туда, где я тебя не найду», — сказал он, а Ксюша не послушалась.

Она часто его не слушалась, а потом жалела.

Возле деревьев виднелась фигура садовника — сам объемистый и зеленый, а голова маленькая, черная. Жужжала пила. Между поваленными стволами белели клаптики талого снега.

Ксюша смотрела туда и думала, что если бы ей пришлось сейчас умереть, то это было бы последним, что она увидела. Унылый, грязный фрагмент мира. И неважно, что на ней дорогущая шубка, лосины и сапоги. Она — часть этого неприглядного пейзажа.

— Я хочу домой, — сказала она, натягивая поводья.

— Не капризничай, — процедил Давид, нелепый в своем жокейском картузе поверх отросших седых патлов. — Мы не одни, сколько раз тебе напоминать?

Он имел в виду молодого охранника, следующего в десяти метрах позади них на бесшумном электромобиле.

Лошади, сочно шлепая копытами по раскисшей грязи, приблизились к садовнику, положившему бензопилу на землю и склонившемуся над ней.

— Ну как дела, Онищенко? — громко спросил Давид, придерживая жеребца. — Управишься к весне?

Онищенко выпрямился и развернулся, только это оказался никакой не Онищенко, а Вадим.

Ничего не говоря и держа обрез в одной руке, он открыл огонь, начав с охранника, потом переведя ствол на лошадей. Должно быть, оружие было автоматическое, скорострельное и многозарядное, потому что выстрелы следовали один за другим — оглушительные, хлесткие, раскатистые — ба-ах-х… ба-ах-х… ба-ах-х…

Миледи понесла, но сделав два прыжка, кувыркнулась через голову, подмяв под себя Ксюшу. Подняв голову на тонкой шее, она дрожала, глядя на приближающегося Вадима.

— Не надо, прошу, — послышался голос Давида, скрытого от Ксюши лошадиным крупом.

Вадим приподнял обрез и выстрелил. Больше Давид ни о чем не просил.

Ксюша задергалась, силясь вытащить ногу из-под кобылы, а потом решила лежать неподвижно.

Вадим навис над ней, дыша паром.

— Я предупреждал, — сказал он.

— Я знала, что ты придешь однажды, — сказала Ксюша. — Я ждала. Убей меня. Я не хочу жить.

— Тяжело? — спросил Вадим.

— Очень, — ответила она. — Я больше не могу.

— Тогда живи дальше, — сказал он.

— Прошу тебя!

— Нет.

Отведя ствол, всё это время глядевший ей в лицо, Вадим отошел и вскоре снова скрылся за лошадью. Раздались выстрелы — частые, разные, со всех сторон. А ответных выстрелов из карабина Ксюша так и не услышала.

Плача, она всё дергала и дергала застрявшую ногу, но выбраться самостоятельно не могла. Кто ей теперь поможет? Того единственного мужчины, на которого она всегда могла положиться по-настоящему, больше не было рядом.

Нигде не было.

Обессилев от рыданий, Ксюша уронила голову на землю и стала смотреть в небо над собой. Оно было серым и непроницаемым.