Христианские рыцари осадили город и довели его до отчаяния – однако дошли до отчаяния и сами, ибо в ходе осады истощили все запасы пищи в окрестностях и начали голодать. Проблема долгой осады в чужой стране – в том, что кормить захватчиков, ясное дело, никто не собирается.

Наконец вожди фарангов отправили в город письмо, в котором уверяли жителей Маарры, что никто из них не пострадает, если они просто откроют ворота и сдадутся. Лучшие люди города решили на это согласиться. Но, едва войдя в Маарру, крестоносцы устроили не просто резню – они творили немыслимые зверства: из взрослых мусульман варили похлебку, детей разделывали на куски, жарили на кострах и ели.

Знаю, это звучит как какая-то кошмарная пропаганда, которую могли бы выдумать побежденные мусульмане, чтобы очернить крестоносцев; однако сообщения о людоедстве крестоносцев в этом случае исходят не только из арабских, но и из франкских источников. Например, о том, что мусульман варили и жарили, сообщает очевидец-франк Рауль Канский. Альберт Аахенский, также свидетель захвата Маарры, писал: «Наши воины не только не страшились поедания мертвых турок и сарацинов – они ели даже собак!»[32] В этих словах больше всего поражает меня мысль, что есть собак еще хуже, чем турок; уж не считали ли фаранги турок каким-то иным видом, отличным от людей?

Поразительно, но даже этот разгром не заставил мусульман объединиться. Примеров тьма. Правитель Хомса отправил фарангам в дар лошадей и дал совет, какой город взять и разграбить следующим (не Хомс). Суннитские правители Триполи пригласили фарангов выступить с ними вместе против шиитов. (Вместо этого фаранги взяли Триполи.)

При первом появлении крестоносцев египетский визирь аль-Афдал направил византийскому императору письмо, в котором поздравлял его с «подкреплением» и желал крестоносцам всяческих успехов! Египет давно уже вел борьбу и с сельджуками, и с Аббасидами, и Афдал в самом деле считал, что новые силы на этом поле боя просто ему помогут. То, что Египет – их следующая мишень, не приходило ему в голову, пока не стало слишком поздно. После того, как фаранги захватили Антиохию, визирь Фатимидов написал им с вопросом, не нужна ли какая помощь. Фаранги двинулись на Триполи – Афдал использовал случай, чтобы захватить для фатимидского халифа Иерусалим. Он поставил там собственного губернатора и заверил фарангов, что теперь они могут являться в Иерусалим в любое время, как почетные гости, пользуясь его защитой. Но в ответном письме фаранги заявили: их интересует не защита, а сам Иерусалим, и они идут «с поднятыми копьями»[33].

Фаранги шли в основном через опустевшие земли, ибо слава их бежала впереди них. При их приближении деревенские жители разбегались кто куда, население маленьких городков стекалось в города побольше и укрывалось за высокими стенами. Стены Иерусалима были высоки, но после сорокадневной осады крестоносцы проделали здесь тот же трюк, что удался им в Маарре: «Откройте ворота, мы никого не тронем!» И здесь это сработало.

Захватив город, фаранги устроили здесь такую кровавую оргию, перед которой побледнели все их предыдущие «подвиги». Один крестоносец, описывая победу, замечал, что на улицах грудами лежали отрубленные головы, руки и ноги. (Это он называл «чудесным зрелищем».) По его словам, крестоносцы шли по городу по колено в крови язычников, а лошадям их кровь доставала до поводьев[34]. Эдвард Гиббон, британский историк, описавший падение Римской империи, говорит, что за два дня крестоносцы убили семьдесят тысяч человек. Из мусульман в городе практически никто не выжил.

Еврейские жители города нашли убежище в огромной центральной синагоге; но, пока они там молились об избавлении, крестоносцы заколотили все двери и окна, а затем подожгли здание – и уничтожили бо́льшую часть еврейской общины Иерусалима.

Театр Крестовых походов

Несладко пришлось и местным христианам. Никто из них не принадлежал к Римской церкви – все были членами различных восточных церквей: греческой, армянской, коптской, несторианской. Фаранги-крестоносцы смотрели на них как на схизматиков, исповедующих ересь – а еретики даже хуже язычников; поэтому они конфисковали у этих восточных христиан имущество и выгнали их из города.

Взятие Иерусалима стало кульминацией вторжения фарангов. Победоносные крестоносцы объявили Иерусалим королевством. Он стал величайшим из четырех небольших государств, основанных крестоносцами на захваченных территориях; другими стали княжество Антиохийское и графства Эдесское и Триполитанское.

Но после основания этих четырех государств дело зашло в тупик, продлившийся несколько десятилетий. В течение этих десятилетий стороны время от времени встречались на поле боя, и фаранги то выигрывали, то проигрывали, то били мусульман, то сами оказывались разбиты. К тому же они начали ссориться друг с другом – так же, как ссорились мусульманские правители. Случалось, что один фаранг заключал временный союз с каким-нибудь мусульманским князьком, чтобы одолеть другого.

Странные союзы рождались и так же быстро умирали. В одной битве христианский правитель Антиохии Танкред победил мусульманского эмира Джавали из Мосула. Треть войск Танкреда в тот день состояла из турецких воинов, нанятых мусульманским правителем Алеппо, заключившим союз с ассасинами, у которых были связи с крестоносцами. А на другой стороне около трети войск Джавали составляли фарангские рыцари на жалованье у правителя Эдессы Балдуина, соперника Танкреда[35]. И это была типичная ситуация.

Поражает отсутствие единства с мусульманской стороны. Отчасти и прежде всего оно было связано с тем, что мусульмане не видели в происходящем никакого идеологического измерения. Им казалось, что на них нападают не как на мусульман, но как на отдельных людей, города, мини-государства. Фарангов они воспринимали как страшную, но бессмысленную катастрофу, нечто вроде землетрясения или нашествия ядовитых змей.

Верно, что после бойни в Иерусалиме некоторые проповедники пытались призвать мусульман к сопротивлению, описывая вторжение как религиозную войну. Несколько видных законников начали произносить проповеди, в которых впервые за много столетий прозвучало слово «джихад». Однако слушатели-мусульмане встречали эти проповеди без всякого энтузиазма. Слово «джихад» звучало для них старомодно и попросту непонятно: оно ведь много веков назад вышло из употребления, отчасти из-за быстрого распространения ислама, благодаря которому подавляющее большинство мусульман жили вдали от границ и никаких врагов, с которыми надо было бы сражаться во имя джихада, в глаза не видывали. Первоначальное ощущение «ислам против мира» уступило место чувству, что ислам и есть весь мир. Большинство войн, которые люди видели или хотя бы о них помнили, велись по ничтожным причинам – за власть, за ресурсы, за территории. А те немногие, что можно было бы причислить к благородной борьбе за идеалы, никогда не вел ислам против чего-либо другого – скорее уж, разные версии ислама выясняли, какая из них правильнее.