Г-н Лаффит появился на пороге гостиной.

— Господин Лаффит, господин Лаффит! Подойдите к нам! — воскликнула г-ж де Пермон.

Г-н Лаффит приблизился с самым любезным видом. Он был прекрасно сложен и необыкновенно изящен.

— Господин Лаффит, — обратилась к нему г-жа де Пермон, — доставьте мне удовольствие, танцуйте менуэт королевы с моей дочерью.

— Помилуйте, сударыня, — воскликнул г-н Лаффит. — Это такая честь для меня! Это настоящий вызов господину де Трени, — добавил он, смеясь, — но я согласен рискнуть. Единственное препятствие заключается в том, что я не ожидал этого и не захватил шляпу.

Чтобы читатель мог понять последнюю фразу г-на Лаффита, нужно пояснить, что для реверанса в менуэте, который был кульминацией, краеугольным камнем всего танца, была необходима шляпа в стиле Людовика XV, и никакая другая не годилась.

Начались поиски шляпы, и через некоторое время ее нашли.

Балет был исполнен с необыкновенным успехом, и г-н Лаффит провожал м-ль де Пермон на ее место, когда столкнулся с г-ном де Трени, который, чувствуя, что опаздывает, запыхавшись влетел в зал, намереваясь выполнить обещание, данное м-ль Лауре.

Г-н де Трени остановился перед танцорами с видом скорее изумленным, чем возмущенным. Менуэт, который он должен был танцевать, и все знали, что он должен его танцевать, не только уже завершился без его участия, но завершился с успехом, о котором можно было судить по затихающим возгласам «браво».

— Ах, сударь, — сказала ему смущенная м-ль де Пермон, — взгляните на часы, я прождала вас до полуночи и даже долее, а менуэт был назначен на одиннадцать. Наконец, в полночь моя мать потребовала, чтобы я танцевала с господином Лаффитом, и, — смеясь, закончила она, — мне приказал первый консул.

— Мадемуазель, — серьезно отвечал Трени, — госпожа де Пермон имела основания потребовать этого, она хозяйка дома, и ее гости ждали менуэта. К несчастью, я опоздал, и она была в своем праве. Но если первый консул, — и г-н де Трени, который на целых пять дюймов был выше первого консула, смерил его взглядом, — отдал приказ начать танец, который на самом деле не танцуют без меня, то он превысил свои полномочия и совершенно не прав. Я не вмешиваюсь в его приказы на поле боя, пусть же и он оставит мне мои гостиные. Я не ощипываю его лавры, пусть же и он не прикасается к моим.

И сев рядом с м-ль де Пермон, он с достоинством продолжал:

— Несомненно, я достаточно рассудителен и не стану слишком грустить из-за того, что мне не пришлось танцевать с вами. Тем более, что виноват только я, опоздав. И я не могу сердиться на вас за то, что вы не сдержали слова. Но в этом менуэте неверно была исполнена целая фигура. Я бы танцевал его серьезно, торжественно, не так грустно, как господин Лаффит. В целом мне понравилось… Но нет, я никогда не забуду того, что видел!

Вокруг г-на де Трени образовался большой кружок гостей, слушавших, как он изливает свою печаль. Среди слушателей был и первый консул; ему эти речи были настолько непривычны, что он был готов поверить — перед ним сумасшедший.

— Вы пугаете меня, — сказала м-ль де Пермон г-ну де Трени, — что же я делала не так?

— Что вы сделали? Как, сударыня, вы танцуете менуэт так, что я был счастлив протанцевать с вами. Вы столько раз танцевали его с Гарделем. И вы! О нет, этому нет названия! И вы соглашаетесь танцевать с человеком, который, безусловно, прекрасно танцует, но он танцует контрдансы. Повторяю, танцует контрдансы! Нет, сударыня, нет, он ни разу в жизни не сделал правильного реверанса со шляпой! Нет, и я заявляю об этом во всеуслышание, он этого не умеет!

Заметив улыбку на некоторых лицах, он продолжал:

— О, вас это удивляет! Так я сейчас объясню вам, почему он не умеет делать большой реверанс, тот самый, по которому можно оценить, умеет человек танцевать менуэт или нет. Дело в том, что он не умеет надевать шляпу. Умение надевать шляпу, господа, — это главное! Спросите, так ли это, у этих дам, которые заказывают шляпы у Леруа и приглашают Шарбоннье, чтобы надеть их. О, спросите господина Гарделя, и он расскажет вам, как надевать шляпу! Кто угодно может носить шляпу на голове, скажу больше, их носят все. Но достоинство, но уверенность, которое определяет движение руки, плеча… Вы позволите?

И, взяв огромную треуголку у одного из гостей, г-н де Трени встал перед зеркалом, напевая мелодию реверанса. Вокруг вновь столпилась половина гостей, которые следовали за ним, словно на привязи. Он принялся исполнять реверанс из менуэта с удивительным изяществом и абсолютной серьезностью и, наконец, по всем правилам водрузил шляпу на голову.

Бонапарт наблюдал за ним, опершись на руку Талейрана.

— Спросите-ка, — сказал он дипломату, — в каких отношениях он с господином Лаффитом. После его высказываний на мой счет я не решаюсь заговорить с ним.

Г-н де Талейран задал танцовщику вопрос первого консула так же серьезно, как осведомлялся бы о войне Англии с Америкой.

— Ну, — отвечал г-н де Трени, — в таких отношениях, в каких могут быть два талантливых человека — в состоянии хрупкого равновесия. Но должен признать, что он — достойный соперник, он славный малый и не завидует моим успехам. Его собственные делают его снисходительным. Его танец отличается живостью и силой. Он сильнее меня в первых восьми тактах тавота в «Панурге»[53], здесь и говорить нечего. Но моими жете я просто стираю его с лица земли! У него сильнее ноги, а у меня спина.

Бонапарт смотрел и слушал, остолбенев от изумления.

— Ну вот, — сказал Талейран, — вы можете быть спокойны, гражданин первый консул, войны между господами де Трени и Лаффитом не будет. Хотел бы я сказать то же самое о Франции и Англии.

Пока бал был приостановлен и г-н де Трени мог свободно излагать свои теории о способах носить шляпу, Клер обсуждала с матерью вопрос, который казался ей столь же важным, как тот, которым в это время были заняты Талейран и первый консул, старавшиеся восстановить мир между двумя лучшими танцорами Парижа, а значит, и мира.

Молодой граф, не спускавший с нее глаз, увидел, что она улыбается, и заключил, что, судя по всему, ее просьба удовлетворена. Он не ошибся.

Сказав, что ей хочется подышать воздухом в гостиной, где меньше народу, м-ль де Сурди взяла под руку м-ль Богарне и, проходя мимо графа де Сент-Эрмин, произнесла:

— Моя мать разрешила вам прийти к нам завтра в три часа пополудни.

На следующий день, едва часы на Часовом павильоне пробили три, Гектор де Сент-Эрмин постучал в дверь особняка г-жи де Сурди, великолепная терраса которого, вся засаженная апельсиновыми деревьями и олеандрами, выходила на набережную Вольтера. Дверь особняка, перед которой стоял Гектор, выходила на улицу Бон[54]. Это была большая, парадная дверь. Другая, поменьше, почти невидимая и выкрашенная под цвет стен, выходила на набережную.