же вы смогли их увидеть? — спросил он. — Разве вы провели последние годы не в монастыре?

— Если бы я увидела их в монастыре, то сбежала бы оттуда, — сказала я. — Продолжим игру? Или боитесь раздеться окончательно?

— Продолжим, — сказал он и повел плечами, разминая мышцы.

Я не могла не скользнуть взглядом по его мускулистому телу языческого бога — даже смотреть было наслаждением, а если прикоснуться… Мне представилось, как я приникаю к нему, впитываю каждой частичкой прохладу, которой напоена его кожа, касаюсь губами черных волос, вдыхаю их запах и изнемогаю — как Милдрют…

— Она ваша любовница? — спросила я неожиданно для себя самой.

— Кто? — спросил Тристан с обманчивой мягкостью, устраиваясь в постели поудобнее и опираясь локтем о подушку.

— Не притворяйтесь, — сказала я резче, чем хотелось. — Ваш телохранитель. Милдрют.

— Почему вы спрашиваете? — он не выказал ни удивления, ни недовольства, как будто ждал моего вопроса.

— Не знаю, как себя с ней вести, — ответила я небрежно. — Она груба со мной. Поставить ее на место? А вдруг она ваша конкубина — значит, я нанесу оскорбление вам.

— Нет, — он покачал головой, — мы не любовники. Милдрют предана мне, но кроме дружбы нас ничего не связывает.

— Вы уверены? — я сделала первый ход, передвинув фишку.

— Ей кажется, что она влюблена в меня, — сказал он, бросая кости, — но это не так.

— Не так?

— Это жалость, не больше.

— Жалость? — я разозлилась на себя, что задаю вопросы, повторяя за ним, как попугай несравненной Пачифики, но остановиться уже не могла. — Вы проникли мысленным взором в ее сердце и прочитали там, что это жалость и заблуждение?

— А вы считаете, что меня можно полюбить? Вы бы смогли? — ответил он вопросом на вопрос.

— Речь не обо мне, — запротестовала я, забирая у него рожок.

— Конечно, простите.

На секунду пальцы наши соприкоснулись, и меня бросило в жар от этого прикосновения. Я промокнула рукавом рубашки вспотевшую верхнюю губу. Правильно говорила мать-настоятельница — нельзя играть с дьяволом, обязательно доиграешься. Меня всегда злили ее высказывания, но теперь я была согласна с ней всей душой.

— Почему не бросаете? — спросил Тристан, и я, опомнившись, затрясла рожком. — Вы сказали, мужская нагота вызывает у вас брезгливость… Это значит, вы видели мужскую наготу совсем не в романтической обстановке. Где же?

— Вы ведь не желаете вспоминать прошлое, — заметила я, не поднимая глаз. — Разрешите мне поступить так же.

Некоторое время мы бросали кости по очереди, стуком отсчитывая фишками ходы. Напряженное молчание было еще мучительнее, чем полунамеки в разговоре и мои подозрения.

Передавая рожок в очередной раз, Тристан нарушил молчание.

— Сколько король предложил, чтобы вы меня соблазнили? — спросил он.

Я чудом не уронила кости, но Тристан и так угадал мое смятение.

— Я же не совсем идиот, чтобы не понимать, что король затеял, — сказал он. — Хочет возродить племя драконов — все знают о его мечте. Так за сколько он готов был меня продать?

— За сундук золота, — ответила я. — Но я отказалась.

— Я настолько вам неприятен? Я тоже вызываю у вас брезгливость?

— Нет, брезгливости не вызываете, — я старалась говорить спокойно, хотя разговор уже перешел опасную грань. Только теперь опасность была не смертельной, хотя не менее угрожающей для девицы. — Но и помогать драконам возродиться — это не то, о чем я мечтаю.

— А вы мечтаете?..

— Лавандовые поля и спокойная жизнь вдали от драконов. Мне хватило безрассудства отца, — я сначала сказала, а потом сообразила, что сказала, но Тристан, на мою удачу, не придал значения словам об отце, задумавшись о чем-то, и я поспешила направить разговор в другое русло: — Почему у драконов рождаются дети без способности оборачиваться драконами? У нас верят, что небеса прокляли вас за жестокосердие, поэтому вы и вымираете.

— Дракайны потеряли способность рожать детей, — Тристан говорил медленно, будто читал по книге, — но проклятье это или нет — никто не знает. Просто для продолжения рода драконы вынуждены были жениться на человеческих женщинах, а когда смешивается кровь дракона и человека, не известно, чья возьмет верх. Чаще всего — человеческая кровь оказывается сильнее.

— Это значит, что люди сильнее драконов, — сказала я веско.

Тристан только хмыкнул, показывая, как к этому относится.

— И скалы разрушаются со временем, — продолжала я уверенно. — Они не плодятся, а трава, которая умирает и возрождается каждый год, покрывает их до самых вершин, превращая в холмы.

— Да, возможно все так и происходит, — согласился он. — Но в нашем роду было больше всего женщин-дракайн, которые смогли родить. Поэтому королю особенно обидно за упадок ди Амато.

— Вас четыре рода, и везде упадок, — заметила я.

— Три, — поправил меня Тристан. — Венатуры — отступники, они уже давно очеловечились, со времен предательницы Мелюзины, и никогда не вернут былого величия.

— Король Рихард говорил о Венатуре, — вспомнила я разговор над ночным морем. — Он говорил, что один из графов Венатур женился на монашке.

— На человеческой женщине, — подтвердил Тристан с удовлетворением, — и ни один из его сыновей не унаследовал драконьей крови. А наш род соблюдал чистоту.

— Сколько в вас драконьей спеси, — сказала я, глядя на него внимательно.

Сейчас лицо его показалось мне похожим на медную маску — точеное, гладкое, очень… жестокое.

— Драконьей гордости, — поправил он меня спокойно. — Да, я горжусь, что принадлежу к их роду, это огромная честь. И даже капля драконьей крови лучше, чем ведро человеческой. В мужчине, конечно, — поправился он, поняв, что может обидеть меня. — Женщине это не обязательно.

— Может и так, — сказала я, задетая за живое и позабыв про осторожность. — Только вы-то, господин, не дракон. Вы — человек.

Он склонил голову, соглашаясь со мной.

— Но я — сын истинного дракона, — продолжал он, — и во мне есть драконья кровь.

— Надеюсь, ее именно капля, — сказала я. — Вы спрашивали — смогла бы я вас полюбить. Если отойти от реальности — именно отойти! — то смогла бы. Я полюблю только человека. Мне противны такие существа, как ваш брат. Как король Рихард.

— Вы полюбите того, кого прикажет король, — возразил Тристан.

— Король может отдать меня дракону, — сказала я с усмешкой, бросая кости, — но в моей любви он не властен.

— Начинаю этому верить.

Я не смогла разобраться — были ли его слова искренними или иронией, и словно во сне в очередной раз затрясла рожком. Эту партию я проиграла подчистую, даже не успев опомниться.

— Вторая подвязка? — голос Тристана стал вкрадчивым. — Или предпочтете снять чулок?

— Подвязка, — ответила я хрипло, потому что горло внезапно свела судорога.

Сняв подвязку, я с замиранием сердца ждала прикосновения. В этот