— Надеюсь, вы кончили, рассказывая это, — качаю я головой. — В вашем голосе столько страсти было. И сласти тоже. Вы большой выдумщик и фантазёр. А я законопослушный гражданин, между прочим.

— Не веришь, — понимающе улыбается он. — Конечно, у тебя же есть армия, ты же находишься под защитой своих солдат. Но почему же они не защитили твою квартиру от воров? А? Пойми, тебя никто не спасёт, вообще никто. И никогда. Даже Брежнев. Я сделаю, что захочу. Поверь мне. Сделаю, если не получу, то, что мне нужно.

— А может, — качаю я головой, — вас в дурку законопатить? По-моему, там вам самое место, Пётр Николаевич.

— Попробуй, — ухмыляется он. — Материалы по тебе и по твоим подельничкам сразу полетят во все концы. И в ЦК, и в МВД, и в прокуратуру, и в Верховный совет. И даже на «Голос Америки». А что с меня взять, если я в дурке?

— А в ООН? — спрашиваю я. — Кстати, так и до лоботомии достукаться можно.

— Что⁈ — одновременно с пренебрежением и с наездом спрашивает он.

— В ООН, говорю, тоже надо материалы направить.

— Направим, — кивает он. — Не переживай. По всему миру направим, прославишься на всю планету. Ладно, некогда мне с тобой тут хернёй страдать. Короче так, Брагин. Попробуешь меня устранить, получишь х*ем между глаз.

— Чего? — не сдерживаюсь и начинаю смеяться я. — Это что за фольклор такой?

— Чем быстрее ты расплатишься по долгам…

— По долгам? — продолжаю я смеяться.

— Да, по долгам, — кивает он, — по этим трём пунктам. Так вот, чем быстрее расплатишься, тем быстрее станешь свободным.

— Ага, конечно, с такими материалами вы меня и дальше доить будете. Нет. Все имеющиеся материалы отдадите мне в обмен на лилию. И на этом точка. Радько и Злобин вычёркиваются из списка задач.

Он пристально на меня смотрит, играя желваками.

— Лилия стоит пятьсот тысяч гринов, — прищуриваюсь я. — Минимум.

— Её ещё и продать надо… — задумчиво отвечает он.

— Блин, тебе ещё и продать? Вам то есть. Здесь никто столько не даст. Надо за кордон вывозить. А это уже ваша епархия. Короче, я сказал. Сделал, как говорится, встречное предложение. А вы сами думайте.

— Ладно, могу вычеркнуть… — он прикрывает глаза и задумывается. — Радько. Хер с ним. Потом поквитаемся. А Злобин остаётся.

— Значит война, — говорю я и подмигиваю. — Значит, поборемся. Знаешь, что люди до двадцати одного года вообще смерти не боятся? Так что пошёл ты, Кухарь, на…

Я показываю ему оттопыренный средний палец. И даже, если он не знает, что именно означает этот жест, по бесстыдным движениям пальца, он наверняка догадывается о скрытом значении этого знака.

— Ладно, — говорит он, морщась. — Хорошо. В принципе, да, я согласен. Отдаёшь завтра лилию и я снимаю притязания на Злобина и Радько. Сам с ними разберусь.

— А чем Злобин-то провинился? Он же вас не пытал вроде?

— Не твоего ума дело, — качает он головой.

— Хорошо, только не завтра. Во-первых, завтра я ещё в Риге, а, во-вторых, она что, дома у меня лежит? Нужно достать из тайника, а это тоже время занимает. Следы запутать, конспирацию соблюсти и всё такое. И потом, я отдаю лилию, а вы оригиналы документов и все имеющиеся копии.

— Хорошо.

— И гарантии.

— Какие ещё гарантии? — зло спрашивает он.

— Мне нужны гарантии того, что вы не будете повторно кровь мою сосать.

— Сосать ты сам будешь, ты понял меня? Чем я тебе гарантировать могу, кроме своего слова?

— Не знаю, думайте. Слово пацана не канает, сами посудите. Посмотрите на ситуацию со стороны. Мне от вас ничего не надо, а вам от меня кое-что нужно. Если Радько и Злобина вы, по вашим словам, и без моей помощи достать сможете, то лилию Бурбонов, у вас только представить получится. Так что решайте сами. Хотя… прикольно, конечно, было бы сразиться с вами, Пётр Николаевич. Померяться силушкой, посмотреть, чья возьмёт. Я совсем не уверен, что вы хоть чего-то стоите против меня. Я, раз уж такой откровенный разговор пошёл, тоже вам могу очень чувственные переживания предложить. И не обязательно связанные лишь с водными процедурами. В Гуантанамо на Кубе — я же с Кубы недавно прилетел — америкосы такие чудеса творят, обалдеете, товарищ майор. Мне брат Фиделя Кастро во всех подробностях рассказывал. Передай, говорит, майору Кухарчуку, что он со своими влажными фантазиями ещё сосунок, по сравнению с ними.

Он сжимает зубы.

— Ладно, — киваю я, — меня товарищи ждут. Как надумаете, дайте знать. Заметьте, я же к вам со всем уважением. Готов пойти на сделку. И от вас жду конструктивного и взвешенного подхода, а свои нелепые и пошлые угрозы оставьте для кого-нибудь другого.

Я выхожу из отеля под ободряющие, но сердитые восклицания товарищей. Да, небольшой сбой программы. Но что тут поделать, Кухарчуки никогда не просят включить их в план, выскакивают сами, как кое-кто из табакерки.

Впрочем, это небольшое отставание мы с лёгкостью навёрстываем и быстро входим в график. Проводим все необходимые встречи, совещания и банкеты. Договариваемся о формировании своих факельных войск и о контрабанде кассетных магнитофонов, о отгрузке разборных металлоконструкций и сульфата аммония с мочевиной через Вентспилс, о выделении тренировочных баз и поставках нескольких одноруких бандитов. Думаю, они окупятся за несколько дней. Мы крутые и у нас всё схвачено.

Ужин проходит скромно и без излишеств. Правда, с выступлением фольклорного коллектива. Как известно, настоящий мужчина в своей жизни должен испробовать всё, кроме инцеста и народных танцев. Слова эти я вычитал когда-то в журнале «Есквайр».

Не могу сказать, что имею доверие к его издателям, но, на всякий случай во время представления выхожу в фойе, чтобы перекинуться парой слов со Злобиным вдали от топота каблуков. Алик и Лёша выходят вместе со мной.

— Как там, выровнялось напряжение? — спрашивает он, намекая на вчерашний инцидент.

— Более-менее, — киваю я. — Более-менее.

Я рассказываю ему подробности утренних переговоров с Поварёнком. Он внимательно слушает, а в конце замечает, что его не надо было вычёркивать из списка пожеланий. По крайней мере, какое-то время можно было бы не ожидать подвоха. Пожалуй, он прав.

—