— неизвестно. Я ещё немного полежал, потом поднялся и решил прогуляться до туалета. Тот, вполне ожидаемо, оказался закрыт, хоть мы и стояли не в городе, а в пустом поле.

Я вернулся, улёгся на свою полку и попробовал снова уснуть. Однако не спалось. Может быть, из-за отсутствия успокоительного перестука колёс, а может, просто привык за год в училище подниматься приблизительно в это время. Мерзкий запах потных ног, беспрерывный храп (причём некоторые женщины храпели сильнее мужчин) и общая скученность тоже как-то мало способствовали спокойному сну.

Поезд тронулся примерно через час. Прошлёпала мимо сонная проводница, открыла ключом дверь туалета и вернулась к себе. Пора уже и мне сходить. По глупости ли или по забывчивости, но туалетную бумагу я с собой не захватил. Вот как в стране, повально занимающейся лесозаготовками, обычная туалетная бумага стала страшнейшим дефицитом?! Ну, как говорится, сапожник да без сапог.

Зайдя в туалет, я оказался перед прблемой. В нём не нашлось ни мыла, чтобы умыться, ни туалетной бумаги, чтобы подтереться. И как быть? Пришлось топать обратно. Мыло-то я в дорогу взял, а вот о бумаге как-то не подумал. Прихватив брошенную на стол в качестве скатерки газету «Гудок» с сальными пятнами, оставшимися от продуктов, вернулся в уборную.

С горем пополам я умылся и сделал остальные дела. Придя в купе, залез на полку и уставился в окно. Народ постепенно просыпался. Заголосили дети, потянулись в тамбур мужики с папиросками.

Спустя некоторое время показался крупный город, поезд сбросил скорость и вскоре остановился. Не успела проводница спустить лесенку и покинуть вагон, как на перрон ломанулись все. Кто вышел на воздух покурить, кто просто размяться, а кто прикупить себе что. Дети, пользуясь возможностью, носились как угорелые, их мамаши тщетно пытались поймать своих неугомонных чад, но те не давались и, весело хохоча, удирали. Я тоже, одёрнув на себе курсантскую форму, вышел на свежий воздух и сразу же вызвал к себе повышенный интерес местных торговцев. Зазывалы на мгновение притихли, вытаращив на меня удивленные глаза, но быстро вспомнили: зачем они тут и заголосили с удвоенным энтузиазмом:

— Пирожки, пирожки, домашние пирожки! С луком, рисом, яйцами! С рыбой и мясом! Налетай, разбирай!

«Только детям не давай или водкой запивай», — мысленно продолжил я в рифму. Кто знает: чьё там мясо внутри?

— Рыба, рыба, копчёная рыба.

— Картошечка домашняя, с маслицем! Картошечка! Молодая, да с укропчиком!

— Раки, сраки, тьфу, раки! Покупайте! Раки!

Станция находилась не так далеко от реки, поэтому тут и торговали рыбой. И копчёной, и сушёной, и жареной.

— Пирожки! Рыба! Раки! Картошечка! — неслось со всех сторон.

Глянув на средней плотности и возраста женщину, торговавшую варёной картошкой, я махнул ей рукой. Та тут же подбежала.

— Ой, божечки, а я грешным делом подумала: парень так сильно загорел, что аж на негра стал похож!

— Так я и загорел, только в Африке.

— Ага! Картошечки захотел?

— Да.

— Вот, смотри, есть картошка, а вот рыба к ней жареная. Всё вместе стоит полтора рубля. Я ещё и хлебушка дам, свежего, колхозного.

— Ну, давайте.

Тётка щедро сгрузила довольно большую порцию в картонную тарелку, завернула в пакет, взяла деньги и была такова. А я, пока все гуляли по перрону, вернулся в вагон, разложил свою нехитрую снедь на столике, подрезал для сытости колбасы и принялся за еду. Раздался сигнал локомотива, и проводница быстренько загнала внутрь всех пассажиров. Многие вернулись с пакетами, похожими на мои, присовокупив к вагонным «ароматам» новые запахи привокзальной еды.

— Мама, а это кто? — тыкая в меня маленьким пальчиком, спросила беловолосая девочка с бокового места напротив.

— Это дяденька негр.

— А почему он в военной форме?

— Учится у нас на офицера.

— А он за нас будет воевать?

Этот вопрос поставил в тупик её маму, и она замолчала.

— Буду, — помог я ей. — А что-то у вас девочка мало ест? — кивнул я на очень скудный стол.

Женщина посмотрела на меня грустными, чуть виноватыми глазами. Была она не очень красива и излишне худощава, но в целом, ничего. Обычная женщина. А девочка — мелкая и суетливая почемучка, так и норовила озадачить вопросами всех окружающих. Дёргая тонкими белыми косичками, она у всех допытывалось: что, как да почему.

— Мы из отпуска возвращаемся, поиздержались. И ехать ещё долго, с пересадками: сначала на этом поезде, потом на другом придётся.

— А мне только до Ленинграда, продукты могут пропасть, — и я полез в свою сумку, чтобы выудить оттуда палку копченой колбасы. — Берите, пусть девочка кушает.

— Я не возьму, — решительно отвергла колбасу женщина.

Но мне на помощь пришла сама девочка:

— А ты с чистым сердцем предлагаешь?

— Да, — растерянно произнёс я. — А как иначе?

— Тогда, давай, — решительно махнула она рукой.

— Маша?! — ошеломлённо воскликнула её мама. — Нельзя же так!

Но девчушка явно проголодалась и с детской непосредственностью смотрела на меня.

Я достал угрожающего вида нож и очистил колбасу от оболочки. Подстелив газету, нарезал её на тонкие ломтики, складывая на услужливо протянутую женщиной салфетку. Сам же вернулся к забытой на время картошке с рыбой. Девочка, поев, тут же решила перебраться ко мне.

— А ты из Африки, да? — кивнула она своей головёнкой, и косички смешно подпрыгнули в такт.

— Да.

— А расскажи!

— Про что?

— Про Африку.

— А про что именно?

Девочка задумалась.

— Ну, расскажи сказки, знаешь?

— Знаю. Слушай.

Уж сказочником-то я был отменным (многие девушки это подтвердят!), а тут всего лишь мелкая, наивная девчушка! Неужели я сказок ей не напридумываю? И я начал.

Минут через десять я заметил, что меня слушает всё моё купе, через двадцать к нему присоединилось соседние, а спустя полчаса люди (в основном дети) стояли уже в проходах. Девочка же примостилась у меня на коленях и методично жевала, уже даже не знаю какой, кусочек колбасы.

— Ох, как интересно, — не выдержала какая-то женщина.

— Да, — подтвердила Маша, — рассказывай ещё!

А у меня уже голос охрип и в горле пересохло. На помощь мне пришла мама девочки.

— Маша, тебе уже спать пора, а дяде отдохнуть от тебя.

— Да? — искренне удивился ребёнок, однако она тут же слезла с моих колен.

Я с облегчением вздохнул. Народ