половину, а там посмотрим. И вообще, вам, женщина, лучше молчать, а то нарвётесь на неприятности.

— Это какие же? — усмехнулась продавщица. — В жалобную книгу напишешь? — она кивнула на серую книжицу, висящую на веревочке. — Ну, пиши, писака.

Стало ясно, что тётка вошла в неадекват, и надо либо уходить, либо ставить её на место. Первое мне претило, а во втором главное чувство меры. Бросив сумку на пол и не слова ни говоря, я зарылся в ней в поисках нужного мне бумажного пакета. Полиэтилена здесь ещё практически не встречалось, всё по старинке заворачивали в бумагу, и пакеты такие же были.

Я как-то по весне сходил на местное озеро и наловил там ужей и гадюк, обезглавил их и высушил черепа на память. Потом в казарме показывал своим, сделав из них ожерелье, чтобы не держали меня за балабола. Вот за этим ожерельем я и полез! И вскоре вынул на свет божий змеиные, оскалившиеся в последней смертельной улыбке, черепа. Быстро распрямившись, я тут же сунул жуткое ожерелье под нос продавщице. Та взглянула и разразилась таким визгом, что будь она на дороге, пожарные машины ей бы уступили!

Наконец, воздух у неё в лёгких закончился, и я, приблизившись к ней чуть ли не вплотную, произнёс:

— Ну, как, нравится ожерелье? Вижу, что нравится. Так вот, или я сейчас получу уважение и колбасу, и не только варёную, но и заныканную у вас в подсобке копчёную, либо, — тут я сделал многообещающую паузу, — прокляну вас силой своих богов! И никакая местная ведьма не снимет моё проклятие! Поняла?

Последнее слово я не прокричал, а угрожающе прошипел прямо в лицо хамке. Глядя широко распахнутыми от ужаса глазами на изуродованную шрамом и перекошённую от гнева чёрную рожу прямо перед собой, продавщица не выдержала и с громкими криками умчалась внутрь магазина. Я остался ждать.

Довольно долго ничего не происходило, кроме приглушённых вскриков спасавшейся от меня женщины. Но в магазине она оказалась не одна, и вскоре в торговый зал влетел товаровед. На этот раз им оказался плюгавенький мужчина с явно семитскими чертами лица.

— Вы зачем так? Вы кто? Почему? — раскудахтался он.

— За хамство! Я эфиоп. Мне не продают товар.

— Ииии, а что случилось? — резко осадил он назад, не заметив змеиное ожерелье, которое я опустил вниз, за прилавок.

— Да ничего, собственно. Я пытаюсь купить себе еду, а женщина хамит. Меня вот и перекосило от этого немного, а она испугалась. Бывает.

Мужчина глянул на моё лицо и не стал дальше спорить.

— Ну, есть у Варвары такое, — нехотя согласился он. — Что хотели купить-то?

— Полкило варёной колбасы и палку копчёной в качестве компенсации.

— Ладно, сейчас сделаю.

Отчекрыжив внушительную шайбу от варёной, мужчина ловко её завернул, взвесил, посчитал, затем полез под прилавок и, выудив оттуда палку сыровяленой, также взвесил, завернул и посчитал.

Заплатив за колбасу и за свежую булку хлеба, я вышел из негостеприимного магазина. Придя на вокзал, встал возле стены, ожидая своего поезда.

Глава 15 Поезд на Ленинград

Спустя какое-то время из громкоговорителя раздался оглушительно громкий женский голос и предупредил о десятиминутном опоздании поезда «Симферополь — Ленинград». Ну и ладно, подожду. Минут через двадцать тот же голос лениво объявил, что поезд задерживается ещё на полчаса. Это уже напрягало, но выбора нет: не по шпалам же идти!

Примерно через час громкоговоритель ненавязчиво известил, что поезд задерживается ещё на два часа. И я (злой донельзя!) направился в местное кафе. Бестолковое ожидание стоило заесть, а то и запить. Хотя пить — это не моё, я больше по «поесть» специалист.

Выбор в привокзальном кафе оказался не богат, но я проголодался, поэтому холодная жареная курица, варёные яйца и солёные огурцы — всё пошло в дело. Запив это изобилие сладким чаем, я приготовился ждать, уже не теша себя иллюзиями.

Поезд в итоге опоздал на четыре часа. Войдя в плацкартный вагон, я прошёл сквозь строй удивлённых взглядов. Какой-то малыш испугался и громко заплакал, его мать тут же бросилась к нему и оттащила в сторону, чтобы не привлекать внимания. Малыш успел только раззявить рот, из которого на пол упало не дожёванное печенье, и исчез за спиной матери. Я ощутил невыразимое облегчение. А так как успел плотно перекусить на вокзале, сразу залез на верхнюю полку, скомандовав самому себе «Отбой!». Уже засыпая, я услышал, как заработала радиоточка, транслируя какую-то народную песню. С мыслью: «О, музыка!» я заснул. Спал и не слышал, как меня вовсю обсуждали другие пассажиры.

— Вы видали? — обратилась одна женщина к другой. — Негр!

— А я-то сразу и не поняла: шо тута не так-то? Вроде охвицер, в форме, а коричневый, как нерусь какая.

— Так он и есть нерусь, негр.

— А почему тогда в нашей форме?

— Так учился, небось, в нашем военном училище, — недовольно пояснил мужик из соседнего отсека, ставший невольным слушателем этого разговора.

— А, понятно, устал, наверное, у нас служить. Это ж тебе не Африка: холодно, да и бананов немае.

— От то-то ж и я гутарю. Я ентих бананов ни разу не едала, только в картинках и видала. Где ж ему их тута найти? У нас только сало е, да хлеб с молоком. Ну да, отвыкнет от бананов, сало станет трескать. Вон, Пушкин научился от деда сваво, и ентот научится.

— И то правда, — зевнула её собеседница и, натянув на себя простыню, тут же уснула.

Проснулся я оттого, что поезд стоял. Вскинув руку к глазам, увидел время: 05.30. Поднявшись, взглянул в окно. Однако никакой станции поблизости не наблюдалось, вокруг простиралось лишь чистое поле. Сосед по верхней койке вдруг громко всхрапнул, чем привлёк моё внимание. Он безмятежно спал, свесив одну ногу в проход, и вонючий смрад его носка обогащал и без того спёртый воздух вагона. Молодая женщина на нижней полке тоже проснулась, недовольно поморщилась, брезгливо посмотрев на волосатую ногу в носке, но промолчала. А что тут скажешь?

Хлопнула дверь тамбура, и вместе с ввалившимися оттуда курильщиками в вагон хлынули клубы табачного дыма. Видимо, бухавшие в соседнем купе мужики выходили покурить в полном составе. Да и вряд ли по одной сигаретке… Впрочем, тамбур в принципе не успевал проветриваться. Поезд стоял, и по какой причине мы остановились