Но вот Лиля…

Если бы Николай оставил ее в машине, то — вполне возможно — бесчувственную девушку забрали бы те, кто за ней пришел, или подоспевшие менты отвезли бы ее в ближайший участок для последующих разбирательств и передачи папаше-толстосуму. В этом смысле Щукин за Лилю не опасался. Да и вообще — никаких чувств по отношению к ней он не испытывал, а заботился прежде всего о своей репутации: что будет, если он сбежит сейчас, не выполнив того, что обещал выполнить?

От хозяев Ляжечки он, может быть, и сумеет сбежать, а вот куда он сбежит от самого себя?

Нет, трусить и отступать было не в характере Щукина.

Поэтому он короткими перебежками перенес свое тело в какую-то канаву совсем рядом с тем местом, откуда велась стрельба. Стрелявший в Щукина этого перемещения не заметил — так определил Николай, исходя из того, что две пули впились в сухую древесину фонарного столба, за которым он прятался только минуту назад, а еще одна, взвизгнув, отскочила от металлического крепления, стягивающего деревянный и железобетонный фрагменты столба.

«Стреляет, — мелькнула мысль в голове Щукина, — и даже не пытается приблизиться. Либо его сильно ранило взрывом и он не может передвигаться, а хочет только одного — прикончить меня, либо просто опасается подходить к машине. Нет, скорее первое. Нападавшие прекрасно осведомлены о том, что у меня с патронами напряженка. А если — первое, то в таком случае справиться с ним мне будет легко. Только обезоружить да пару раз стукнуть по башке. И уходить отсюда скорее. Вынести хотя бы Лилю, раз не смог завести машину. Только сначала надо этого стрелка обезвредить».

Еще одна пуля свистнула мимо фонарного столба.

Николай прислушался — вроде ментовских сирен не слыхать. Тогда он прикинул в руке тяжелый булыжник, который подобрал на дне канавы только что, и, стараясь двигаться неслышно, затаив дыхание и пригибаясь к земле, побежал туда, где, по его мнению, находился стрелявший.

Через несколько шагов Щукин остановился, отведя назад для решительного и точного удара руку с зажатым в ней камнем. Он увидел человека, лежащего в луже крови. Мучительно постанывая и скрипя от боли зубами, человек перезаряжал пистолет. Руки его тряслись и оскальзывались в крови, оставляя на металле оружия влажные темные пятна.

«Теперь!» — решил Николай и размахнулся.

Щукин не издал ни одного звука, но за мгновение до того, как тяжелый камень опустился бы на голову распростертого на земле человека, раненый поднял голову, точно услышал смертельно опасное для своей жизни движение.

— Мать твою… — выдохнул Семен и выронил из ослабевших рук пистолет.

Щукин отбросил камень в сторону и присел перед ним на колени.

— Мать твою, — повторил Семен и закашлялся, — так это ты… Как же ты, сука, сумел скурвиться так быстро, а?

— Семен? — изумленно проговорил Щукин, узнав в окровавленном Семене бывшего сослуживца, с которым не раз сталкивался на необъятных просторах родной страны за годы после службы. — Ты что здесь делаешь?

Откашлявшись, Семен снова поднял голову. По подбородку его тянулись красные нитки.

— Я… друзьям пытаюсь помочь… — хрипло и надорванно отозвался он, — а ты… Так это ты на стороне этих уродов был? И Лильку у Седого ты выкрал?

— Постой… — обалдело тряхнул головой Щукин, — при чем здесь Седой? Как… Погоди… так это я тебя гранатой шарахнул, что ли?

— Брось прикидываться, — прохрипел Семен, — никогда не поверю, чтобы ты всего расклада не знал. Я думаю, ты знаешь даже то, что мои люди не знают… Слушай, как ты мог, а? Я тебя знал как нормального солдата, хорошего пацана… потом — как честного вора. Но то, что ты сейчас делаешь, — это даже не беспредел. Это хуже! Сколько же тебе заплатили, чтобы ты продал и Седого, и друзей своих, и понятия все… А борода…

Николай провел ладонью по своему лицу. Фальшивая борода облезала клочьями.

«Ну и видок у меня сейчас, наверное», — некстати подумал он.

— Так это ты ночью нас под Питером чуть не завалил… — продолжал Семен. — Неудивительно, что я тебя не узнал. Нацепил маскировку…

Семен прервался, снова закашлявшись, будто что-то застрявшее у него в груди мешало ему говорить.

Николай присел на землю. Он чувствовал себя полностью опустошенным. Ни одной мысли не было у него в голове, кроме горькой обиды и вины. Он мало понял из того, что отрывисто сообщил ему окровавленный Семен, но и этого было достаточно, чтобы сообразить: Щукин едва ли не впервые в жизни допустил страшную ошибку, предав людей, к которым относился хорошо, а в число таковых входили и Семен — с ним Щукин служил в армии, — и Седой — с ним Щукин отбывал срок в колонии общего режима; а предав этих людей, Щукин тем самым предал и самого себя.

— Семен… — негромко позвал Щукин. — Честное слово, я не знал, что…

— Не ври хоть сейчас… — слабо усмехнулся Семен и едва заметно покосился на валявшийся рядом с ним пистолет. — Так я и поверил, что ты влез в дело, не узнав, в чем его суть… Ты пацан серьезный, Колян… И честный вор… был…

Щукин скрипнул зубами.

— Ладно, — хрипло сказал он, — можешь мне не верить, но я правду говорю. Седого я не стал бы ни обманывать, ни обворовывать. Если бы я знал, что Лилька его телка, я бы на это не подписался… А тебя я сейчас вытащу отсюда.

Семен долго молчал, кашляя и то и дело сплевывая кровью.

— Меня уже не вытащить, — сказал он наконец, — твоя граната мне брюхо распорола. Кишки наружу вылезли… Да и ног я не чувствую… Наверное, позвоночник… Ладно, херня все это… Эх, черт, думал, легко все пройдет — отобьем Лильку и обратно вернемся. Мы ведь с самого города за вашей тачкой шли, все не могли выбрать момент, чтобы напасть. Людей уйма чертова в этом городе… Слушай, Колян. Мне все уже… край… Ты… если и правда ничего не знал и по незнанке во все это влип… Не оставляй Лильку псам, отвези ее Седому, а? Эта бикса для него много значит… Я тебе больше… ничего не могу сказать.

— И не надо, — ответил Щукин. — Лильку я отвезу. Только я не понял до конца, во что вляпался. Такая у меня круговерть была, что хоть головой в омут кидаться, — менты за мной гонялись, двое суток по пятам шли, все мозоли оттоптали. Вот и пришлось. Ладно, сейчас не об этом. Я…

Щукин не успел договорить. Он вдруг увидел в мутнеющих глазах Семена приближающуюся смерть и замолчал. Семен еще секунду ловил ртом ускользающий ночной воздух, потом дыхание со свистом вышло из его уже отказавшихся работать легких. Поэтому последние слова Семена были едва слышны.

— Джип мой… — просипел Семен, — за стеной стоит. Хватай Лильку… вези ее домой. К Седому. Слышь, Колян. Я, кажется, все… Если… сразу не получится… свяжись с моими парнями в этом городе… Филин… Петя Злой… Адрес…

Коснеющими губами Семен выговорил адрес и замолчал уже надолго — закинув голову назад и закрыв глаза. Потом снова заговорил, но как только он разомкнул губы, красная пена закипела у него на губах, и Щукину стало ясно, что его старинный приятель не проживет на этом свете более одной минуты.