Вроде бы столько всего переменилось с тех пор, как я здесь была, а присмотришься: все по-прежнему. Мои чувства к нему не остыли, печаль не утихла. Разве что я стала иначе справляться со своим горем.

Неделю назад я внезапно на ровном месте возненавидела Элиаса. Я так злилась, что больше всего на свете хотела поскорее встретить его и обругать самыми грубыми словами, какие только имелись в моем лексиконе. Не раз я даже хваталась за телефон, находила его номер – но так ни разу и не решилась позвонить.

Эта злость, это желание разорвать его на кусочки отодвинули горе на второй план. Я почувствовала себя лучше, жить стало легче. Но, увы, злость скоро выдохлась, и я вновь потонула в своих страданиях, хотя меньше всего этого желала.

А сегодня мне пришлось особенно тяжело. Потому что сегодня я почувствовала, что скучаю по Элиасу. Скучаю по блеску его глаз, по его дерзкой усмешке, скучаю по его нежному и в то же время немного грубоватому голосу. Мне хотелось лежать в его объятиях, ощущать тепло его тела, вдыхать его запах и чувствовать, как его руки скользят по моей спине.

Однако вместо его мягких губ, целующих меня в висок, я ощущала лишь холод оконного стекла, к которому привалилась головой.

Если любовь и счастье ускользнули, их уже не вернуть. Они потеряны навсегда. Можно найти новую любовь и новое счастье, но прежнего не будет никогда.

А я не хотела нового счастья – я хотела вернуть старое.

Время лечит, горько подумала я. Может, оно и верно – во всяком случае, до тех пор, пока не появится другой мерзавец и не разрушит все вновь.

Дверь комнаты внезапно распахнулась. Отшатнувшись от окна, я схватилась за сердце.

– Господи, мама, ты можешь постучать?

– Зачем? – удивилась она. – У тебя же нет гостей.

Добро пожаловать в мир моей матери. Если у человека нет личной жизни, права на приватность у него тоже нет. Вместо ответа я закатила глаза.

– Ты еще не переоделась, – сказала она с упреком.

Я осмотрела себя.

– Да вообще-то я и не собиралась.

– Ты не хочешь принарядиться к Рождеству?

– Мам, у меня и нарядов-то нет. По крайней мере таких, которые ты считаешь нарядными.

– Сейчас посмотрим, – сказала она, решительно шагнула к шкафу и распахнула дверцы. Вздохнув, я сползла с подоконника, скрестила руки на груди и встала за ее спиной.

– Взгляни-ка, Эмили! Какая прелесть!

Я взглянула через ее плечо и увидела, что она держит в руках платье в ядовито-зеленых разводах. Без преувеличения это была самая ужасная тряпка, какую я только видела в жизни. Откуда она взялась? Кто-то сунул мне ее в чемодан на вокзале, чтобы я контрабандой протащила ее через границу? Если бы меня поймали, непременно посадили бы за решетку.

– Я и не знала, что у тебя есть такие прекрасные вещи! – радостно воскликнула мать.

Да, я, пожалуй, тоже не знала. Но чем дольше я разглядывала платье, тем более знакомым оно мне казалось. И вдруг что-то щелкнуло в голове.

– А нет, кажется, я вспомнила, откуда оно у меня. Ты мне его подарила! И знаешь, когда?

Она пожала плечами.

– На мой двенадцатый день рождения!

Я никуда это платье не возила – оно так и висело в шкафу.

Мать потерла ткань между пальцами.

– Что-то не припоминаю… Впрочем, не важно, откуда оно. Давай, примерь-ка.

– Надеюсь, это шутка? Неужели ты действительно хочешь одеть меня в детское платьице? – Не говоря уж о том, какое оно страшное.

– Почему нет?

– Мама, – сказала я и глубоко вздохнула. – Выкинь это из головы. Я его ни за что не надену.

Она пробормотала что-то неразборчиво себе под нос и запихнула платье обратно в шкаф.

– Ты всем испортишь праздник, – сказала она. – К тому же у тебя красивые ножки.

– Во-первых, это неправда, а во-вторых: кому я буду их демонстрировать? Инго?

– Иногда мне хочется, чтобы ты больше походила на Алекс.

Это замечание я проигнорировала – гораздо важнее было уследить, какую еще пакость она выудит из шкафа. Как оказалось, там был тот еще тихий омут.

Через двадцать минут мы наконец сошлись на черном свитере с высоким воротом и темно-синих джинсах.

– Переодевайся скорее. Мы едем через десять минут.

Я бросила взгляд на часы. Было начало седьмого. В шесть тридцать мы приглашены к Шварцам.

– Окей, нет проблем, – ответила я, протиснулась мимо нее и пошла в ванную. Переодевшись, я попыталась пригладить волосы, но в конце концов, отчаявшись, собрала их в узел на макушке.

Я не придавала особого значения Рождеству. Такой же день, как и все прочие. Всю эту суету, которую вокруг него разводят, я никогда не принимала близко к сердцу. Но в этот вечер я радовалась. Наконец-то я увижу Алену, Инго и Алекс. Подруга приехала в Нойштадт только сегодня утром и написала мне сообщение, упомянув, что привезла с собой Себастьяна.

С одной стороны, Себастьян мне нравился, с другой, мысль о встрече с ним вызывала некоторую неловкость. В конце концов, он лучший друг Элиаса и наверняка все знает. Если не сегодня, то рано или поздно мне все равно придется с ним повстречаться, и лучше считать его просто бойфрендом Алекс. А уж с кем он там дружит – не важно.

Я приподняла уголки губ и посмотрела в зеркало. Поверит ли хоть кто-нибудь этой улыбке? Едва ли, но, с другой стороны, вот уже почти два месяца мне удается обманывать окружающих. Во всяком случае, по большей части удается. Надеюсь, и сегодня вечером прокатит.

Выйдя из ванной, я вернулась в свою комнату за подарками. Набив ими матерчатую сумку, я выключила всюду свет и поспешила на улицу. Родители сидели в машине, мотор уже прогревался. Я плюхнулась на заднее сиденье, пристегнулась, и отец нажал на газ.

Едва мы выехали на улицу, в животе у меня появилось странное ощущение.

Чем ближе мы подъезжали к дому Шварцев, тем хуже я себя чувствовала. Мешок с подарками я держала на коленях, и с каждым метром все крепче сжимала пальцами ткань.

Только одному человеку удавалось привести меня в такое состояние. Нелепость, знаю, но когда я вылезла из машины, мне показалось, что Элиас где-то рядом, я прямо-таки ощутила его присутствие. Хотя этого не могло быть. И ощущать его присутствие я не могла, и вообще его нет в Нойштадте. Элиас никогда не приезжает домой на рождественские каникулы.

Когда все мы были младше, он отмечал Рождество с родителями, как положено, но все изменилось, когда в семнадцать лет он уехал в Лондон. И хотя он давно уже вернулся в Германию, но каникулы в Нойштадте больше никогда не проводил. Уже семь раз мы встречали Рождество без Элиаса. Сегодня будет восьмой.