И вот Командор в бою навыки свои, пусть и невеликие, но применяет на все сто. Причем не на автомате, а осмысленно! То есть не рефлекторно отвечает на типичную угрозу, что тренировками вбивается, а как бы успевает анализировать и холодной головой выбирать оптимальное.

— Это да. Тоже заметил.

— Вот и тут он едва не играючись уходил каждый раз от здоровяка. Но при этом совсем не контратакуя. Словно бы присматривался, выбирал местечко подходящее, чтобы всадить в толстошкурого свою ту жуткую кость.

— Это которую он еще там, в овраге, из замученного лобастого по живому выдирал, предварительно прям на теле ее шлифуя и рисунки вырезая?

— Ага, она. Жуть.

— Жуть. Кто ж спорит. Вот только пускай луче монстры страшную смерть принимают, а все наши и впредь все живы-здоровы остаются. Я тебе так скажу, Молчун. Нет в мире людей плохих или хороших. Есть свои, и чужие. Ну и те кто только за себя. То есть кому на всех плевать, кроме своей шкуры. Вот эти — самое зло!

— Но их большинство.

— Это так кажется. Просто в разные моменты своей жизни люди могут меняться. Хотя нет, люди не меняются, меняются их цели и мотивы. Вот, ну и психи еще — прям беда. Это если такой убедит себя, что ради своих было бы целесообразно миллионы не своих на мыло пустить, потому что они не в то верят, не того цвета, не в туда кончают, а что важнее, не тем налоги заносят, вот тогда пиши пропало, брат. Нет я тоже на многое из перечисленного смотрю, мягко говоря, без одобрения, но не сторонник быстрых кардинальных методов решения проблемы. А для меня, когда на мою жопу смотрят с симпатией, это именно проблема. Но отвлеклись. Командор — не садист и не псих. Это понятно. Но методы его, откровенно говоря, пугают. Однако пока он их применяет не на своих и ради своих, а не для услаждения психических девиаций, я — с ним! Что дальше было?

— Уворачивался, уворачивался, пока не решился подставиться.

— Как? Зачем?

— Видимо, не хватало ему навыков, чтобы подловить и гарантированно пробить громилу. Кость ведь не сталь, поэтому куда угодно бить не вариант. Выцеливать надо.

— Эх, говорил же ему, что и себе надо опыт собирать, а не нам его весь раздавать.

— Да кто ему об этом только ни говорил! Но в ответ лишь отшучивается, эм, ревальвертой какой-то.

— Ага, я так и не понял, что за самая быстрая рука на Диком Западе? И где это вообще?

— Вот-вот. Шутки эти его, эм, странные. Короче, намеренно замешкался он, ну и получил по левому плечу булавой.

— Видел я след на его доспехе. Жесть просто.

— Вот-вот. Ну и тут же, улучив-таки момент, всадил лобастому в пах костяшку.

— И что? Помогло? Кровью ведь, пусть и из артерии, но долговато стекать, а тут перелом такой серьезный и, что важнее, разъяренная образина нависает, с дубиной да огроменными ручищами.

— А не было больше ничего.

— То есть как?

— Ну ты вспомни, что бывает, если этой штукой ткнуть. Ведь в овраге он ею, уже готовой, добил еще живых лобастых. После чего она цвет поменяла и будто бы чуть неровности сгладила. Сама, бл...

— А, точно ведь!

— Вот-вот. И пока Командор что-то там нашептывал в лицо натурально замершему на месте Рахтану, синеспиный на глазах бледнел и словно иссыхал в эдакую мумию. Ну а потом наш колдун выдернул из всё еще стоящего, но уже трупа остряк кости своей жуткой. Она после такого еще серее стала и с видными черными, словно вены, прожилками. Ну и коленом оттолкнул мертвяка, который на спину как тот шкаф хлопнулся. Только шкаф с грохотом и, бывает, треском падает, а этот как вязанка сухого хвороста брякнулся. То есть ровнёхонько, эдакой застывшей фигурой, но не тяжело, а тихо так, хотя габариты туши остались прежними.

— Ну так и сказал бы, что как манекен. Здоровенный, но легкий. А то шкаф-шкаф.

— Не мастак я говорить, Хромой.

— И всё? Что остальные лобастые? Как рана Командора?

— Лобастые как увидели, что стало с их сильнейшим, зароптали и назад все отпрянули.

— А говоришь, что не мастак. Надо же, «зароптали», «отпрянули». Ну ладно-ладно, не обижайся. Лучше продолжай.

— Командор достал кусок кожи, ну ты понял, с лобастого по живому снятый и изрисованный да исписанный его кровью.

— Это такой же, рулончик которой он, эм, запаял внутрь своей костяшки-убивашки?

— Почти. Тот был большего размера, и над ним Командор подольше чего-то там колдовал, прежде чем склеить две прям слипшиеся кости, тем самым намертво закупорив его в этом вот, эм, некрожезле-накопителе жертвенной чего-то там. Или как он там эту байду назвал?

— Да как он ее только не называл. Но вроде бы остановился на Кощее каком-то.

— Во-во, ну а тут он достал поменьше свиток, не такой тонкой и не так искусно выделанной(сплюнув) кожи. Хотя оно что то, что это совсем не воняет. Жутью веет, но запаха совсем нет. Вот, обмотал он, значит, свиток вокруг костяшки и к плечу приставил, что-то нашептывая. Ну и скоро уже не кривился от боли и не бледнел на глазах. Видать, полечил себя чужой забранной жизнью.

— А лобастые?

— Словно что-то унюхав, еще сильнее впечатлились и вытолкнули из своих рядов переводчика. Командор ему и говорит. Так, мол, и так, я великий шаман и победить ваш бытыр, вы теперь уходить, а уши с батыр я забирать, вы идти быстро-быстро, иначе древние духи покарать. Ну и еще сказал, что эта земля теперь принадлежит великому шаману, который помнит еще древних повелителей, извечная тьма ему свидетель.

— Как-как? Извечная Тьма? Первых Повелителей?

— По-моему, так. А что? Разве это он не жути на дикарей нагонял?

— Да так, ничего. Ладно, вон, уже Командор идет. Думаю, сейчас начнется. Ах да, как вы за лобастыми-то поспели? Нам-то, понятное дело, он заранее указал, куда выдвинуться и где ждать с обоими нашими десятками да с твоими, его то есть, телохранителями. А вот вы каким чудом угнались за всадниками, двигаясь не на перехват, а по их следу?

— Не поверишь. Пешком. То есть бегом и без перерывов. Как только уставали, он нас костяшкой своей подлечивал, и мы как новенькие снова срывались в