На вопрос, когда она последний раз видела Кабанова, Елена ответила, что давно, не меньше месяца. Девушкой она оказалась сметливой и предупредила следующий вопрос Гурова.

– Вы подозреваете, что Герман мог явиться в тот злополучный вечер ко мне и расправиться с человеком, которого принял за моего любовника? – высказала она догадку. – Ну, насчет того, мог ли он расправиться с кем-то, ничего не скажу. До конца я этого человека так и не смогла понять. Ему бы в наш цех – цены бы ему не было. Он как будто все время играл какую-то большую интересную роль – с полутонами, с нюансами – и сам этим любовался… Вообще он не злой человек, но характер у него не дай бог! Вот только ревность ему, по-моему, была неведома. Так что, если бы он и убил кого-то, то вряд ли из-за женщины. Женщины для него не так много значили. Себя он любил гораздо больше… А зайти на квартиру в тот день он, конечно, мог. Он всегда появлялся без предупреждения. Ну и я извещать его о перемене места жительства не стала. Так что зайти он мог, конечно, но, по правде говоря, представить Германа, выбритого, ироничного, в искусно повязанном галстуке, с окровавленным ножом в руках… Нет, у меня не получается!

– А в качестве благородного грабителя вы его можете представить? – поинтересовался Гуров. – Ну, эдакий Дубровский, отбирающий кошельки у новых русских? Как вам такой образ?

– Еще чуднее! – засмеялась Елена. – Дальше вы спросите меня, не был ли Герман террористом-смертником?..

Об этом Гуров спрашивать не стал, потому что абстрактные проблемы его не занимали. Вместо этого он еще раз проверил все криминальные сводки от одиннадцатого числа и обзвонил все больницы, которые могли принять пострадавшего с ножевым ранением. Гуров уже почти не сомневался, что кровь на ноже принадлежит Кабанову и рану он получил в схватке с Топтыгиным, которого одолел, полоснув по горлу «розочкой» от бутылки из-под шампанского. Осколки этой бутылки также присутствовали в протоколе осмотра места происшествия, что абсолютно было проигнорировано следователем. Кстати, горлышка среди осколков не обнаружили, и следователя это устраивало, чего нельзя было сказать о Гурове.

С больницами пришлось разбираться долго, потому что, как правильно заметил Крячко, ножами в столице махались часто и процент резаных и колотых ран в отчетах травмпунктов был достаточно высок. Но случай с командированным, который обратился в пятьдесят вторую больницу, Гурова особенно заинтересовал. Пациента зарегистрировали под именем Степанова Сергея Петровича. С его же слов, на него вечером напали на улице хулиганы, избили и пырнули ножом. Истекая кровью, он сумел добраться до больницы, где получил помощь. Документов и денег при нем не оказалось, откуда он родом и что делает в столице, тоже было неизвестно – раненый ссылался на частичную потерю памяти. Гуров захотел немедленно взглянуть на этого человека.

К тому времени Крячко уже получил с берегов Волги ответ на свой факс – по утверждению коллег из местного управления МВД, человек, похожий на разыскиваемого, в «Волжской жемчужине» не появлялся, хотя руководитель этого курортно-оздоровительного комплекса, Биленкина Галина Петровна, дама солидная и со связями, узнала на фотографии своего знакомого – юриста одной из московских торговых фирм и отозвалась о нем очень положительно.

Гурова это сообщение мало обеспокоило, он уже почти не сомневался, что Кабанов никуда из Москвы не уезжал и его друг Тишков оказался прав – с Кабановым случилась беда. Такие вещи случаются с такими везунчиками, как Герман Кабанов. Внезапно их настигает полоса неудач, совершенно беспричинных, нелогичных, которые лепятся одна на другую, как репьи на собачий хвост.

Гуров ясно представлял себе, как все происходило. Кабанов купил по дороге шампанское – об этом шампанском вспоминал и Тишков – и предполагал устроить своей любовнице сюрприз. Но сюрприз ожидал его самого. Вместо молодой актрисы его ждал громила в наколках и шрамах. По приметам, описанным в протоколе, Топтыгин действительно напоминал хорошего медведя, и справиться с ним было большой проблемой. Кабанов еще раз подтвердил свой характер.

Орудие убийства он, конечно, унес с собой и по дороге выбросил. Возможно, он вообще бы не оставил никаких следов в квартире, но ему не хватило сил ликвидировать за собой все улики. Теперь Герман отлеживается в больнице, надеясь, что его легенда о несчастном командированном сработает и в удобный момент он сумеет незаметно смыться. У него есть все шансы для этого. Гуров знакомился с рапортом дознавателя, который выезжал в пятьдесят вторую больницу по вызову врачей и имел беседу с потерпевшим по фамилии Степанов. Чистой воды отписка, и простая русская фамилия Степанов смотрится в этом рапорте анекдотически. «По фамилии Степанов… – вспомнил Гуров и про себя добавил с досадой: – Хорошо, хоть по имени все-таки не Степан! Но все равно смешно».

Свое видение ситуации Гуров изложил Крячко по дороге в больницу, и тот полностью с ним согласился.

– Похоже на правду, – заметил он. – Мне тоже не верилось, что такой отчаянный тип все бросит и умотает со всей выручкой. Не в его это характере. Пивоваров на допросе говорил, что Кабанов обещал прийти к нему с его долей – думаю, он и придет. Оклемается и придет.

Гуров посмотрел в зеркало заднего вида – машина с группой поддержки следовала за ними, не отставая. ОМОН они решили не беспокоить, но шестерых оперативников с собой все-таки взяли, учитывая особенную социальную опасность предполагаемого преступника.

– А вот того, что он куда-то еще придет, мы допустить не должны, – сказал Гуров. – И вообще нам нужно поторопиться. Чует мое сердце, что этот выдумщик опять попробует всех провести!

В больничном туалете висело большое, забрызганное зубной пастой зеркало. Разглядывая в нем собственное отражение, Герман с неудовольствием подумал о том, что сто раз правы актеры, когда утверждают, будто лицо – это их орудие труда. К нему это имеет самое прямое отношение, и в настоящий момент его орудие труда никуда не годится. Герман давно убедился, что внешность и манера держать себя решают если не все, то очень многое. Уверенный в себе, не имеющий слабых мест человек способен добиться всего чего хочет. Хороший костюм и выбритые щеки – это как индульгенция, которая заранее отпускает тебе все грехи.

Сегодня он лишился этой индульгенции. Из зеркала на Германа смотрела исхудавшая, обтянутая желтоватой кожей и покрытая щетиной физиономия записного неудачника. Безразмерная казенная пижама довершала этот неприглядный портрет. О том, что в карманах у него не было ни гроша, и говорить не приходилось. Положение можно было бы назвать сложным, будь он сейчас здоров и в форме. Но замотанная бинтами левая рука, неподъемная, тяжелая и в то же время слабая, как высохшая травинка, неизмеримо ухудшала дело. К тому же у него постоянно звенело в голове и перехватывало дыхание от слабости. Слишком много он потерял крови в тот вечер, и организм никак не хотел восстанавливаться. Положение Германа было почти безвыходным, это нужно было признать и, признав, все-таки попытаться найти из него выход.

А делать это нужно было немедленно. Интуиция подсказывала Герману, что его неудачи еще далеко не закончились. Популярная в дни его молодости банальная шутка про жизнь, которая похожа на матрас, давно уже имела статус народной мудрости, и Герман не мог ее игнорировать. Он явно попал в черную полосу, и эта полоса все еще тянулась. Смерть Володьки, поножовщина, на которую его спровоцировали, ранение, изоляция в больнице, неизвестность – это были звенья одной цепи. Каким будет следующее звено? Герман шкурой чувствовал опасность, которая, как туман, сгущалась вокруг больничных корпусов. Как в фильмах ужасов, этот туман давил на стекла, пытался прорваться внутрь, хотел добраться до Германа.