Я согласился, опасаясь, что Лукс – одна из моих бывших девушек, безнадежно влюбленная или особенно обиженная, но никак не мог ее вспомнить.

– В Асперосе мы жили в одном городе. К моменту нашей первой встречи я через многое прошла. Только не думай, что я сейчас пытаюсь вызвать твое сострадание. Просто иначе передать не могу… Я, девочка из неблагополучной семьи, даже сбежав оттуда, понимала, что кошмары никогда не покинут мой разум. С каждым днем я растворялась в собственном больном подсознании, и с течением дней провалилась туда.

– Как это?

– Это когда находишься в помещении, но все равно не в нем, а в себе. Когда смотришь в окно на деревья и дома, но видишь только пустоту в собственной душе. Это когда перед тобой толпа людей, а ты по-прежнему замкнут на том, что внутри. Это когда вращаешься в общем мире, а ощущаешь только свой – истощенный, болезненный и умирающий. Я жила среди ночи, не знала, куда ползти, не видела ни солнца, ни света. Такому состоянию даже название придумали – депрессия. Таблетками лечить пробуют.

– Если бы все было настолько просто, – горько усмехнулся я.

– Я ненавидела себя за это состояние! Потеряла веру в людей. Больше всего хотелось стать беспечной и научиться смеяться вместе с другими. Я пробовала менять работу, вступала в волонтёрские организации, занималась благотворительностью, спасала бездомных животных, выдумывала интересы, чтобы вращаться в разных кругах. Умело копируя эмоции и жесты, я казалась окружающим очень заинтересованной счастливой оптимисткой. Однажды меня научили такой маскировке на тренинге: улыбайтесь и прикидывайтесь успешным – и вы непременно им станете, – она издала грустный смешок, – Мне казалось, что если я изменю всю свою жизнь, от прически до окружения, то изменится и мое отношение к жизни. Но этого не произошло. Фальшивость происходящего и нулевой эффект от всех усилий лишь усугубляли ситуацию. Я гналась за постоянно ускользающим счастьем, и вера в его обретение в конце концов пропала. Поиски лучшей жизни завершились утерей смысла в существовании, депрессией и обострившейся бессонницей. А даже если мне удавалось уснуть, то кошмары вскоре будили меня, и остаток ночи я лежала, глядя в потолок и тщетно старалась понять, как же дошла до такого…

Лукс поежилась, скользнула неуверенным взглядом и, опустив голову, продолжила:

– По ночам я иногда подходила к окну и смотрела на спящий город, пытаясь поймать хотя бы крупицу чужого умиротворения. Поздней ночью настает особая идиллия. Я никогда не нарушала ее светом в своем окне. А в ту особенную ночь из-за спустившегося тумана город был похож на долгожданный безмятежный сон. И только в окне дома напротив все еще горел свет. Единственное светлое пятно на черном холсте. Впервые в предрассветный час кто-то не спал вместе со мной. Отчасти я наделила это событие сакральным смыслом, будто во тьме моего существования внезапно появился просвет. И сама же посмеялась над такой сентиментальностью, отправившись в кровать, чтобы возобновить попытки уснуть.

Лукс закрыла лицо, дрожа от волнения. Она обнажала какую-то тайну, но я все еще ничего не понимал. А я ненавижу ничего не понимать!

– Продолжай, – попросил я девушку.

– Закономерности внезапны и следующей ночью свет в том окне снова был зажжен, – сказала она, – Заинтересовавшись, я стала специально подходить по ночам к окну, чтобы убедиться – спит ли этот кто-то? И, похоже, ночное бодрствование у него тоже вошло в привычку. А вскоре я увидела в том окне силуэт мужчины.

– И тем силуэтом был я…

– В тот момент я испытала очень яркие эмоции. Мне хотелось, чтобы ты смотрел именно на мое окно, хотя я по-прежнему не осмеливалась включать свет. Представилось, что мы с тобой родные, просто потерявшиеся души. Ведь так бывает.

– Людям свойственно теряться, – я кивнул, – Иногда люди теряются в разных странах. Иногда они теряются, даже если живут по соседству. А иногда теряются в разных реальностях.

Теперь не трудно понять, что происходило дальше. Конечно же, глядя в окно, она все время гадала – кто же этот человек, страдающий бессонницей и наслаждающийся вынужденным одиночеством, в точности как она сама. Должно быть, у нее с ним много общего. А может быть, отсутствие здорового сна – это единственное, что их роднило.

– Мне было не важно, что мы незнакомы. Главное состояло в том, что я могу разделить с тобой еще одну тихую ночь, – продолжила Лукс, – А дальше… я дала волю фантазии, наделяя тебя самыми невообразимыми чертами. Представляла, как ты вырезаешь деревянные фигурки, как читаешь в тусклом свете фантастические книги, или смотришь тот же фильм, что и я, и точно так же смеешься над нелепыми сценами. Захотелось узнать, какая у тебя любимая еда, какую музыку ты предпочитаешь слушать, какой у тебя голос и какой персонаж из кино тебе наиболее близок. Я сильно заигралась, выдумав о тебе все, кроме включенного в ночи света.

– И постепенно влюбилась в сложившийся образ, ведь так?

– О, я прекрасно знала, насколько это глупо! Как знала и то, что стала зависима от проклятого окна. Приходя с работы, я бросалась скорее убедиться, зажжена ли лампа в твоей квартире. Если нет – то утешала себя тем, что еще не стемнело и скоро окно загорится спасительным маяком. А когда оно загоралось, ничто уже не могло расстроить. Я погружалась в фантазии, больше не чувствуя тоску.

– А если окно оставалось темным?

– Я молилась, чтобы тебе было хорошо. Лишь бы ничего страшного не случилось, лишь бы ты оставался жив. Чтобы завтра свет, который роднит нас в этом холодном мире, снова горел.

Прикованный вниманием к этой отчаянной девушке, я был не в силах оторвать взгляд. От нее исходила такая мощная сила, что я невольно подчинялся ей.

– Ты представляла меня с другой?

– Да.

– А нас вместе? Ты хотела бы этого тогда?

– Видишь ли, я не верила в любовь, не верила в семью, в верность. Горький опыт и понимание человеческой сути служило отличным напоминанием того, что за всякой романтикой и тем более за всякой страстью следует разочарование, разлад и неизбежное расставание. Это могло ожидать и нас с тобой. Поэтому тогда я предпочитала довольствоваться тем, что уже имела. Я была не готова к отношениям и света в окне казалось достаточно. А кратковременная интрижка с тобой – худшее, что я могла вообразить. Ты был слишком дорог.

– Но что-то изменилось, так?

– Да, со временем появилась ревность, – сказала Лукс, – Я стала винить себя за то, что однажды обратила внимание на твое окно, что проявила любопытство, что нашла тайное предназначение и стала этим одержима. Глаза винила в том, что они разглядывали тебя. Сердце винила в том, что оно верило в придуманный образ и желало тебя. Ты превратился в мой смысл. И, естественно, я ощущала себя полнейшей дурочкой.

– Что ж ты не проследила за мной, не устроила «случайную» встречу? Кто же так борется за счастье?

– Я собиралась, – Лукс напряглась, – Но стала одержима страхом, я ведь ничего о тебе не знала. Ты мог оказаться слишком умным, и тебе просто было бы не интересно со мной. Мог оказаться уже влюбленным, и не замечал бы меня. Мы могли бы не сойтись характерами, ведь такое случается с людьми постоянно. Но хуже всего было бы то, что, узнав меня, ты бы разочаровался.