– Ну, в этом я не уверен, – недовольно признал Мюллер. – Богопротивная она или нет, от Масады Харрингтон нас все же спасла.

– Только затем, чтобы нас пожрало ее королевство! Мы знали, что масадцы враги, так сатана устроил нам хитрую ловушку. Он предложил нам Харрингтон в качестве героини и современные технологии как наживку, и дурак Мэйхью попался! Какая разница, уничтожит нас Масада оружием или Мантикора – хитростью и подкупом?

Мюллер глотнул еще вина и прикрыл глаза. Он был согласен, что «реформы» Бенджамина Мэйхью идут во вред планете, но религиозный пыл хозяина его утомлял. И кроме того, он опасен. Слишком уж фанатичен Бёрдетт, а фанатики часто действуют чересчур поспешно. Любые непродуманные действия приведут к катастрофе – слишком популярны сейчас Мэйхью и Харрингтон. Прежде чем настанет время действовать, надо заложить основу для подрыва их популярности – а теперь следует призвать к осторожности.

– А как насчет Хевена? – спросил он. – Если мы порвем с Мантикорой, что помешает им нас завоевать?

– Милорд, мы бы не интересовали Хевен, если бы Мантикора не затащила нас в свой Альянс, – ответил Маршан прежде, чем Бёрдетт успел сказать хоть слово. – Этой их королеве Елизавете мало нас совращать, ей надо было еще и втянуть нас в эту чужую нам безбожную войну!

– И именно Мэйхью сделал все это возможным, – сказал Бёрдетт тихим убедительным голосом. – Он вбил первый клин, руководствуясь собственными эгоистическими мотивами. Больше ста лет Грейсоном правил Совет Протектора. Этот ублюдок использовал кризис – кризис, который сам же и создал, уговорив Совет вступить в переговоры с Мантикорой, – чтобы перевести часы назад и заставить нас всех снова согласиться на личное правление Протектора. Личное правление! – Бёрдетт плюнул на дорогой ковер, покрывавший пол библиотеки. – Он настоящий диктатор, Сэмюэль, а вы тут с Джоном рассуждаете о законных возможностях.

Мюллер заговорил было, потом умолк и сделал еще глоток вина. Его пугали последствия, которые вытекали из тирады Бёрдетта, и он не был так уж уверен, что Маршан прав, отмахиваясь от угрозы со стороны Хевена. А с другой стороны, подумал он внезапно, зачем Хевену нападать на бывшего союзника Мантикоры? Разве не более логично будет оставить Грейсон в покое, чтобы заставить других союзников Мантикоры задуматься о пользе нейтралитета? И пусть оценка Бёрдеттом внутренней ситуации крайне пристрастна, в ней есть зерно истины. Горькой истины.

Совет превратил Протектора в номинальную фигуру задолго до рождения Бенджамина Мэйхью, и Конклаву землевладельцев это нравилось, потому что Совет контролировали они. Но Бенджамин помнил кое-что, о чем Ключи давно забыли, с горечью подумал Мюллер. Он помнил, что люди Грейсона до сих пор чтят имя Мэйхью. Во время масадской войны, когда Совет и Ключи вели себя беспомощно, – Мюллер вспыхивал от стыда, вспоминая о своем тогдашнем поведении, но был слишком честен сам с собой, чтобы постараться забыть о нем, – Бенджамин действовал быстро и решительно.

Только этого уже было бы достаточно, чтобы оспорить власть Совета, но потом Мэйхью пережил покушение маккавеев, а Мантикора навсегда уничтожила масадскую угрозу, и сочетание этих событий разрушило старую систему. Ни один Протектор за многие века не был так популярен, как Бенджамин, несмотря на все его «реформы». А Палата поселенцев, с горечью подумал Мюллер, с энтузиазмом отнеслась к возвращению Протектора к власти. При всемогущем Совете нижняя палата была почти такой же бесполезной, как и сам институт Протекторства. А теперь, в союзе с Протектором, чаша весов власти клонится в ее пользу, и хотя требования поселенцев пока что звучат почтительно и умеренно, они твердо дали понять, что отныне нижнюю палату следует считать равной Конклаву землевладельцев.

А хуже всего то, что поделать с этим нечего. Лорд Прествик так и не ушел с поста канцлера Мэйхью. Он стал одним из главных его сторонников, заявляя, что в военное время нужна сильная исполнительная власть, упрекая тем самым своих товарищей-землевладельцев, которые не способны эффективно решать проблемы внешней политики. В уголке сознания Мюллера вспыхнуло возмущение: внешняя политика и не была им нужна. Не нужна до тех пор, пока Мантикора не привела свою чертову войну к звезде Ельцина – а в этом виноват Мэйхью, а не Ключи!

У землевладельца разболелась голова, и он начал массировать глаза сквозь зажмуренные веки, лихорадочно размышляя. Он верующий, сказал он себе. Слуга Божий, который вовсе не хотел родиться в такое бурное время. Он всегда старался жить по воле Господа, справляться с Испытаниями, посланными Богом, но за что же ему послали именно это испытание? Все, чего он хотел, – это выполнять Божью волю и когда-нибудь передать дарованную Им власть и поместье своему сыну, а потом его сыновьям.

Но теперь Бенджамин Мэйхью ему не позволит так поступить, и Мюллер это прекрасно понимал. Протектор просто не может не нарушить естественное течение событий, потому что традиции автономии землевладельцев противны отвратительной новой системе, которую он пытается строить вопреки заветам Господа. Его реформы были только краешком айсберга, а настоящая опасность виделась лишь проницательному лоцману. Чтобы они заработали, их необходимо ввести по всему Грейсону, и это потребует небывалого усиления власти Меча. Протектору придется все глубже и глубже вмешиваться в дела каждого поместья, наверняка очень вежливо, каждый раз оправдывая собственное самоуправство призывом к «равноправию», но неуклонно… Если только власть Меча не будет сломана в ближайшее время. А тут еще война с Хевеном. Лидеру военного времени надо повиноваться безусловно – и это еще одно мощное оружие в арсенале Мэйхью, а его можно отобрать, только добившись разрыва с Мантикорой. Но это выгорит лишь в том случае, если…

Он наконец опустил руки и посмотрел на Бёрдетта.

– Чего ты от меня хочешь, Уильям? – прямо спросил он. – Даже преподобный Хэнкс поддерживает Протектора, и – не важно, нравится это нам или нет, – наша планета воюет с самой могучей империей в этой части галактики. Если только мы не сможем сделать так, чтобы все это исчезло, – он взмахнул рукой, – мы просто дадим ему повод раздавить нас по законам военного времени.

– Но этот мир принадлежит Господу. – Тихий голос Бёрдетта дрожал от страсти, а его голубые глаза сияли. – Зачем нам бояться мирской империи, если нас ведет Господь?

Мюллер уставился на него, завороженный блеском в глазах, и что-то у него в душе дрогнуло. Он еще помнил, где он слышал эти слова раньше, помнил про фанатиков-Маккавеев и их масадских хозяев, но это уже было не так важно. Сердцем он стремился к простоте веры, к удобству мира, который он унаследовал от отца и хотел передать сыновьям. А горькая злоба на то, как Бенджамин Мэйхью и Хонор Харрингтон меняют и уродуют этот мир, подлила горючего в соблазн негромких, воспламеняющих слов Бёрдетта.

– Чего ты от меня хочешь? – повторил он уже тише.

Бёрдетт улыбнулся. Он протянул бокал Маршану, и бывший священник снова наполнил его. Потом землевладелец сел и заговорил спокойно и убедительно:

– Ничего, Сэмюэль. Пока ничего. Но подумай сам: Мэйхью перечеркнул столетие законодательного прецедента, чтобы захватить власть. Он наплевал на все устройство правительства, чтобы получить возможность переделать дарованный нам Богом образ жизни, – как мы можем сохранить верность такому Протектору?