грудь, а пули разворотили плоть. Я долго лежал в темноте, боясь к себе прикоснуться и обнаружить кровь. Осмелел только когда схлынула боль. Вот и сейчас я испытал похожие чувства, но почему-то не проснулся. Может, потому что не умер?

Дверца снова скрипнула, я напрягся, вглядываясь в темноту. Когда я уж решился подойти и заглянуть внутрь, она окончательно сорвалась и повисла на одной петле. Из ледяной черноты ко мне в подвал шагнул… Федор Васильевич, на этот раз в гражданской одежде. Старик опять смотрел на меня строго и настойчиво. Я попытался спросить у него, что ему нужно, но голос мне не повиновался. С губ сорвался какой-то хрип, гортань обожгло кашлем.

Архивариус сурово нахмурился, поднял и протянул ко мне руку, сжатую в кулак. Я сделал шаг вперед, немного поколебался, но протянул в ответ свою. Старик словно только этого и ждал. Его кулак разжался, и мне на ладонь что-то упало. После чего старый Лесаков все также молча развернулся, шагнул в темноту шкафа и сгинул в ней.

Я же стоял и не мог сдвинуться с места до тех пор, пока острая боль не пронзила ладонь. Только теперь я вспомнил, что все это время сжимал в кулаке вещь, которую передал мне Федор Васильевич. Я разжал пальцы и вздрогнул: на моей окровавленной ладони лежал один из высших орденов Советского Союза, один из первых, который утвердила новая власть.

Орденом Красного Знамени в стране Советов награждали не только людей за особые заслуги, за самоотверженность, мужество и героизм, но и войсковые части, военные корабли, государственные и общественные организации. Обрамленный золотыми лавровыми ветками, испачканный моей кровью, в руке лежал именно он.

«Не логично», — мелькнула мысль, я нахмурился, пытаясь понять, какую логику и в чем мне нужно обнаружить в столь дурацком, местами кошмарном, сне. Я поднял ладонь ближе к глазам, надеясь на ошибку, все-таки в подвале даже в сновидение было темновато. Но едва я успел прочитать надпись «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!», как награда исчезла из моей ладони.

Вместе с ней пропал шкаф, подвал и я оказался в кабинете Сидора Кузьмича, в том, где мы разговаривали утром. Хозяин кабинета стоял в двух шагах напротив и держал меня на мушке. Едва я успел удивленно вскинуть брови и раскрыть рот, чтобы задать банальный вопрос: «За что?», как раздался выстрел, грудь обожгло огнем, и я снова умер.

Глава 19

Сердце колотилось отбойным молотком от пережитого ужаса. Я лежал с закрытыми глазами, переваривая собственное убийство. Постепенно мозг успокоился, виртуальная боль прошла, и я, наконец, смог осторожно ощупать себя руками на предмет повреждений. Я знал, что это был всего лишь сон, но инстинкты требовали проверить.

Убедившись в собственной целостности, я поднялся и сел на кровати. Потряс головой, прогоняя остатки сумбурного сна, повертел шеей, разминая затекшие мышцы. Дико хотелось пить. Прихватив стакан с тумбочки, с трудом поднялся (отчнго-то все тело ломило и корежило, как при простуде), потопла на водопой. Умылся, напился, огляделся. Сосед отсутствовал, остальные койки по-прежнему пустовали. Ну и хорошо, меньше народу, чище пространство. Что-то устал я от людей за последние дни.

Смотаться что ли в Лиманский, попросить у соседки на постой в дом к старому архивариусу? Поразмыслить над архивом, заодно и поискать хорошенько, может, еще что найду… Мечты, мечты… Интересно, в Советском Союзе можно было завещать недвижимость, или после смерти и отсутствия прописанных родственников, недвижимость отходит государству?

После дурацкого сна голова походила на чугунный шар, и мысли в ней плавали такие же дурацкие и чугунные. Какое к черту завещание? В живых бы остаться со всей этой свистопляской.

Я остановился у окна и задумался. Через пару часов меня ждут у Блохинцевых, хорошо бы душ принять. Желательно контрастный. Но с водяными контрастами в травматологическом отделение, да, собственно, и во всей больнице, большие проблемы, значит, вспомню молодость и вернусь к режиму закаливания. Тем более в нашу жару трубы настолько прогреваются, что даже холодная вода становится приемлемо тепло.

Подхватив полотенце и драгоценную папку, я вышел из палаты и потопал в сторону душевой. На посту никого не было, видимо, девчонки ушли в сестринскую чаи гонять, пользуясь законным тихим часом у пациентов.

Как я и ожидал, из почти новенькой душевой лейки пошла тепленькая водичка. Холодной я так и не дождался, на да ладно, и так хорошо. Я даже нашел на подоконнике в коробочке кем-то позабытое детское мыло. Поколебавшись, все-таки решил намылиться, смыть пыль и проблемы последних дней, так сказать.

Закончив плескаться, вернулся в палату. Улыбнулся соседу, который вернулся, наконец, в родную обитель. Но мужик отчего-то нервно дернул головой и отвернулся к стенке, накрывшись с головой пододеяльником. Прям-таки от души спасибо, общаться не хотелось. А от этого человечка так и вовсе воротило.

Бросив папку на кровать, я задумался: идти в гости в больничном такое себе удовольствие. Оно, может, я и не жених Лене Блохинцевой и никогда им не стану, но в спортивках как-то неприлично, что ли.

Это в девяностые костюмы Адидас и остроносые лакированные ботинки считались шиком. А уж если золотую цепочку на шею нацепить толщиной с большой палец, так и вовсе жизнь удалась, все девчонки твои, пацаны обзавидуются. Здесь и сейчас порядочный молодой человек придёт в гости к родственника девушки в костюме и при галстуке. Наверное, это даже правильно. Одеждой тоже можно показать и отношение к человеку, и уважение к девушке и самому себе в том числе.

Эх, придется-таки нарушать данное Лене обещание и топать в общагу, чтобы переодеться.

Я быстро собрался и слинял из больницы, прихватив с собой папку. После нескольких потерь с лесаковским архивом я старался не расставаться. До общежития добрался быстро, и что самое главное — без приключений. Честно говоря, я уже подустал от всяких внезапностей, которые так и норовят со мной приключиться в этом времени. Скоро шугаться начну собственной тени.

Студенческий приют практически вымер. На вахте кемарила милейшая тетя Гриппа, моя попытка проскочить тихо и незаметно не увенчалась успехом. Бдительная вахтерша моментально проснулась, окинула меня суровым рентгеновским взглядом, прихгала своим, но не выпустила из цепких любопытных рук, пока не выпытала, куда я пропал, что делал, почему не в больнице, и вручат ли мне медаль за спасение людей на пожаре.

Потрясенный до глубины души уровнем налаженной шпионской сети бабы Гриппы, я обрисовал ситуацию, заполнив пробелы в уже раздобытой информации. М-да, милиция отдыхает, вот у кого