Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это сделал Раф? – спокойно спросила она.
– Откуда ты знаешь? – изумился Красавцев.
– Долго ты нас еще будешь подставлять? – подняла на него глаза Олеська.
– О чем ты?
– Ваша встреча должна была состояться двадцать лет назад, когда я рассказала тебе о записке его отца Икара. Долго ты будешь держать в заложниках меня, Андрея, Хуана? Может, уже назначишь ему встречу на равных? Один на один? Или будешь трястись до конца жизни, прикрываться своими погонами, лампасами?
– Ты стала жестокой, Олеся, – усмехнулся генерал. – Жестокой и чужой.
Она ничего не ответила, положила в сумочку кошелек и телефон, вызвала такси и уехала в больницу к сыну.
Глава 30
Вдвоем
Здоровью Андрюши ничего не угрожало. Олеська была на связи с врачами. Анатоль не посчитал нужным больше находиться в городе. Жена нанесла ему неожиданные удары. Он был оскорблен и уязвлен.
Уезжая, Красавцев остановился перед шкафом, которым по-детски гордился, включил внутреннюю подсветку и достал два ножа. Они были его любимчиками. Первый – офицерский эмвэдэшный кортик с золотой советской звездой на ножнах, от которой во все стороны до самой рукоятки расходились лучи славы. Второй – старинный кинжал – хиршвангер, немецкий егерский нож с рукоятью из кости и травленым рисунком на клинке – бегущие от охотника олени, кабаны и косули. На ножнах крепились металлические желуди, такие достоверные, будто только снятые с осеннего дуба. Дернув за их шляпки, можно было мгновенно обнажить клинок.
Оба ножа Красавцев уложил в сумку с провизией, купил на рынке арбуз и отправился на тот берег Волги.
Не успев причалить, генерал увидел Батутовну. Она стояла на мокром песке в ситцевой юбке, закрученной узлом на уровне колен. По всему полотну кляксами распластались дурацкие ромашки. Тяжелые ноги заканчивались оранжевыми кроксами. Бабка держала ладонь козырьком и всматривалась в пассажиров «Омика».
Анатоль отметил, что от одиночества и нервов она постарела еще на десять веков.
Красавцев сошел с трапа и обнял тещу.
– Вы что, дежурили здесь целыми днями? – спросил он.
– Да нет, сердце почуяло, что ты сегодня приедешь, – призналась Батутовна. – Тяжело тут одной. Хоть волком вой.
Они пошли к дому, вверх по горе, и генерал втянул носом воздух.
– Пахнет осенью, – опередила его теща. – Еще конец июля, а лес пахнет грядущим увяданием.
– Это правда, – ответил Анатоль. – Ну ничего, впереди апогей виноградного сезона, свежая картошечка, наливные яблочки.
– Если доживем, – вздохнула Батутовна.
– Без вариантов, – отрезал генерал.
Навстречу им выскочил радостный Хосе, виляя остатком хвоста. На крыльце, мешая ступить, в ноги кинулись кошки-подхалимы. Сели за стол, теща мастерски прооперировала арбуз, развалив его на одинаковые красно-зеленые треугольники. Генерал впился зубами в алую мякоть и застонал.
– Как вкусно вы его режете! – польстил он теще. – Кусочки прямо сахарные, аккурат умещаются во рту, сок по роже не течет.
– Эт не я, – расплылась в улыбке Батутовна, – это нож хороший. Импортный. В семьдесят третьем году его купила, в Москву ездила как лучший школьный литератор. Вишь, написано «нерж. сталь».
– Дык по-русски же написано, – заметил Анатоль, стуча пальцем по широкому лезвию. – Откуда импорт?
– Не, наши так не сделают, – уперлась бабка. – На ручку посмотри! Белочка – как живая!
Батутовна протянула Анатолю нож липкой, измазанной рукояткой вперед. На черном пластике выпуклым рисунком красовалась белка с шишкой в лапах.
– Возьми в руку, знаешь, как удобно в ладони лежит? – хвасталась она.
– Да ну на хрен. Нож как нож, – брезгливо поежился Красавцев. – Вон смотри, у меня какие!
Он достал советский кортик с хиршвангером и разложил на столе. Батутовна повертела их в руках, пощупала желуди, пощелкала туда-сюда ножнами.
– Фигня все это. Баловство. Денег тебе девать некуда. Вон посуду помой и не задавайся. – Пелагея смачно выплюнула черную косточку на стол и, хлопнув дверью, ушла в свою спальню.
* * *Они снова зажили как раньше, в ежедневных нехитрых хлопотах, огрызаясь и лая друга на друга, и тут же углублялись в воспоминания, выпивая каждый вечер стаканчик виноградной бражки за Рафика и молясь о том, чтобы Хуан одумался и вернулся обратно.
Без испанца Волга как-то обмелела, лес пожух, рафаиловцы повесили носы. Никто не трогал его фотоловушек, не разрушал развешенных на деревьях приборов. Анатоль ежедневно снимал с них показания и записывал в толстую тетрадь времен СССР, которую Батутовна достала из бог знает каких загашников.
Зачем он это делал? На что надеялся? Порой, слыша вечерами, как у соседей из динамиков рвутся опусы современных реперов и эстрадных див, Красавцев тоскливо опускал лицо в ладони. Ему не хватало серебряных переливов фламенко, не хватало дуэнде, когда кисть испанца одновременно металась по струнам и отбивала дробь по лакированной деке. Да и вообще, не хватало этого наивного, чистого, словно кусок заволжского льда, человека, так странно вросшего корнями в русскую землю и так неожиданно из нее вырванного.
После Андрюшиного ранения коллеги Красавцева завели на Баилова уголовное дело – вдогонку к побегу. Как следовало из документа, «по факту нанесения телесных повреждений с использованием огнестрельного оружия». Сбежавший зэк на свободе, палит из «фроловки» по мирным жителям. Но генерал знал, что Рафаила не найдут. Он был уверен, что противник спрячется, выждет и будет искать личной встречи.
Честно говоря, Анатолю и не хотелось, чтобы Рафа упекли в тюрьму. По крайней мере, до исхода их дуэли. Но также он был уверен, что в его распоряжении – пара-тройка месяцев спокойного дачного отдыха, пока официальная охота на Баилова находится в острой стадии. Поэтому неспешно ухаживал за виноградом, опрыскивал его растворами марганцовки и йода от серой гнили, опудривал табачной пылью и поливал луковой настойкой от паразитов, выстригал листья над гроздьями, чтобы быстрее зрели.
Батутовна на утренней заре в три погибели собирала первый урожай картошки, снимая по десять клубней с одного куста, полола сорняки, рыхлила землю вокруг яблонь. Потом готовила обед, варила джемы из красной и белой смородины, закатывала их в маленькие баночки, которые хотелось съесть прямо тут же, не дожидаясь зимы. Часам к пяти вечера она вытирала фартуком пот со лба, ложилась на диван и печально вздыхала:
– Что-то быстро я устаю, Анатоль. Ничего не делаю, а спина ломит и в груди горит.
– Вы пашете, как цыганская кобыла, Батутовна, – отвечал Анатоль. – Я вам сделал гамак, настелил туда старые пуховики – вот лежите себе в тени и блаженствуйте. А не стойте с утра до ночи раком в огороде. Вашу попу над грядками видно даже с берега.
– Да какая это пахота. Бывало раньше за это время столько всего перелопатишь…
– В ваши восемьдесят четыре бабульки лежат в постелях, мытарят детей и пукают в воздух.
– Вот исполнится мне восемьдесят пять, и я повторю их пук, то есть путь… – теща засыпала, мешая слова.
Вокруг нее укладывалось шерстяное облако из кошачьих бочков и хвостов. Откуда ни возьмись к цветастому сарафану прижимался