И на этом встреча закончилась. Карту унесли. Когда Аббас поднялся со стула, чтобы идти, ее картограф сел на этот стул, взял лист казенной бумаги и нарисовал по памяти контуры страны, которая не состоялась. Сложил страничку, сунул себе в карман, вернул премьер-министру ручку и вышел вместе со всей делегацией.

Будет еще ответный звонок – она была убеждена. Будет новый раунд переговоров: будущее двух народов не может быть вот так похерено. Она еще увидит своего картографа.

Но Аббас так и не позвонил, а затем, вместо мирных переговоров, было вторжение в Газу. Никто с палестинской стороны не хотел разговаривать после той войны, в которой погибло четырнадцать израильтян и тысяча сто палестинцев. Вскоре и Ольмерт ушел с поста.

Год с лишним после того все стояло на месте – никакого прогресса. Но затем, когда у руля уже был Биби Нетаньяху, старавшийся потрафить и тем и другим, вдруг – закулисная встреча в Женеве; Шире очень понравился седовласый американский представитель, который свел на ней две стороны. Переговоры она вела жестко, с ясной головой, по-деловому, и притом она была достаточно сильна, чтобы не бояться в тихих промежутках проявлять доброту.

Напротив Ширы за этим столом переговоров сидел картограф. И вышло так, что тайная дипломатия переросла у них в тайную любовь.

2014. Граница с Газой (со стороны Израиля)

Землю Израильскую, землю в физическом смысле – вот что здесь любит Шира. Это трудно объяснить тем, кто никогда не был в стране: никакие вспышки, хлопки и огненные дуги, никакие ночные грохочущие весточки не могут изменить того, что это одно из самых красивых и разнообразных мест на Земле.

Пустынные тропы в этой части страны дики и живописны, тут многое удивительно: водопады, нубийский песчаник, огромные пыльные горы и их впечатляющие панорамы. Ее любимая достопримечательность – гигантский кратер Махтеш Рамон, но до него отсюда далеко. Местность, где она сейчас, особых чудес совсем уж поблизости не обещает. Изучив карту на своем телефоне, она нашла примерно в часе ходьбы по дороге крохотное скопление деревьев, которое природоохранное ведомство именует лесом. Чем бы эта рощица ни была, она в стороне от границы и вне военизированной зоны, где Шира сейчас живет. Ей просто хочется побыть одной, а не одинокой, полежать под какими-нибудь ветвями и посмотреть сквозь них на небо.

Она не столько идет, сколько плетется с рюкзачком на плече, с платочком на голове, и по пути ей встречается один из стариков, уже знакомых по кибуцу. Сейчас опасно, говорит он ей, так удаляться от укрытий.

Она говорит в ответ, что захотела размять ноги и подышать воздухом. Он возражает: в кибуце воздух ровно такой же свежий, а размяться можно в бассейне.

Шира, сама не зная почему, пускается в объяснения: она, мол, больше любит ходить пешком, чем плавать. И к тому же ведь он сам явно возвращается с прогулки.

– Мне много лет, – говорит он. – Погибну – будет грустно. Но не трагично, как в вашем случае.

– Ничего, я готова рискнуть, – говорит Шира. – Если ракета меня найдет – ну, значит, найдет. Уж лучше я взорвусь на природе, чем у себя под кроватью.

Старик фыркает, услышав такое, и отвечает тоном иссохшего, умудренного сына этой земли.

– Храбрые речи всегда выигрышно звучат, – говорит он, – но логика частенько хромает. Вам бы лучше, если завоют сирены, укрыться в одном из наших симпатичных укрепленных помещений, и тогда никакая ракета вас не найдет.

– Я понимаю, – говорит она.

– Если не выходить за ворота, опасность меньше. Мы беспокоимся о наших гостях.

– Очень хорошо, – говорит она. – Спасибо.

Шира вставляет наушники-капельки и слушает, идя дальше, старый израильский хип-хоп девяностых, за пристрастие к которому ее без конца дразнят. Она готова согласиться, что этот саундтрек – на любителя, что к нему нужна привычка.

Дойдя до этой жалкой рощицы, она находит себе приятное местечко между двумя деревьями повыше. Вынимает бутылку с водой и аккуратно, чтобы не раздавить сандвичи, кладет голову на рюкзачок в надежде немного поспать. Ей приходит на ум библейский Иаков, который использовал камень как подушку. Она ничего не может с этим поделать. В Святой земле таким ассоциациям подвержены все. Она не могла бы от них отрешиться, даже если бы хотела.

Проснувшись, Шира чувствует себя освеженной. На обратном пути, войдя в ворота кибуца, видит все того же старика – он стоит у магазина. Она вскидывает руки, как бы демонстрируя себя ему: вот, смотрите, я жива, меня не убили. Она горда собой.

Но у него теперь вид совсем не бодрый. Шира, как и все, кто вырос в Израиле, знает это выражение лица.

– Генерал, – говорит старик, едва она приблизилась. – Его наконец не стало.

Шира поражена известием. И тем, что Генерал в конце концов умер, и, в такой же мере, тем, что до сей поры он был некоторым образом жив. Поразительно: столько лет миновало, а эта новость пришла только сейчас. Был ли он с ними, со страной все это время?

У нее чуть не слетело с языка – рефлекторно: «Я была с ним лично знакома». Но это Израиль, такими заявлениями тут никого не удивишь. Этот почтенный пограничный житель вполне мог бы сказать ей в ответ, что сражался бок о бок с Генералом на множестве войн. Что они братья, или двоюродные, что он отдал ему или получил от него почку, что они в детстве были лучшими друзьями.

Она прощается и неверным шагом, ковыляя, идет дальше. Оглядывается через плечо и снова воздевает руки.

Чего, думает Шира, хочет от нее сейчас окружающий мир? Именно этого – чтобы у нее подогнулись колени? Чтобы она заплакала, запричитала?

Плач, причитания, если она их себе позволит, истолкуют как скорбь по Генералу, которой она не испытывает. Она держит путь к своему домику, борясь с тем, что уже ударило по ней взрывной волной, лишило ориентации, заставило спотыкаться: Ширу опять переполняет судьба заключенного Z.

Я сильнее этого, говорит она себе. Нет, она не такая, она покрепче других. Пусть ее судят все кому не лень – те, кто ее знает, часто этим занимаются, – но она, она не будет сломлена из-за него больше, чем уже была.

Она позаботилась о том, чтобы заключенный Z, предатель, был доставлен по приказу Генерала. Но о том, что с ним было после доставки, она не знает, не слышала.

Генерал оставался, не умирал все эти годы – а заключенный?

Она часто молилась, по-настоящему молилась о том, чтобы его уже не было в живых. О нем ни разу не упомянули ни в газетах, ни в вечерних новостях. Никаких разговоров в разведывательных кругах. Никакого досье нигде, никакого присвоенного ему имени, никакого номера. Она пыталась наводить справки и не получала ответа, в какой-то момент ей дали понять, что доискиваться дальше не следует. И тем не менее она доискивалась, но добилась лишь того, что на нее стали смотреть косо. Давила на систему, пока не почувствовала, что система давит на нее в ответ, выдавливает ее.