— Боря, не говори ерунды! Если уж на то пошло… Скажешь водителю адрес, он заедет и сам все передаст!

— Нет, он так не согласен. Сказал — возьму, если кто-то поедет.

— Ой, ну давай потом вместе на своей машине съездим, в конце концов… Сколько ее еще ремонтировать будут? Неделю, две?

— Не знаю. Ты ж разбила, тебе виднее. Я на ней не езжу.

— Борь, я ж нечаянно… Просто задумалась немного, поворотник не включила…

— Да бог с ней, с машиной! Главное, сама без единой царапинки осталась. Давай лучше вопрос с овощами решим. Ну сама подумай — девочка там одна, неизвестно чем питается! А тут нате вам, все свое, домашнее! Нет, я бы не просил, конечно, если б ты меня сюда не засадила… Что, так трудно, не понимаю? Тем более у тебя выходной…

— Ладно, Борь, поеду, — сдалась она, безнадежно махнув рукой. — Разве тебя переспоришь, когда дело хоть каким-то боком Ники касается… Когда твоя «Газель» придет?

— Завтра, в шесть утра, прямо к дому. Часа в два уже у Ники будешь. С дороги позвонишь, предупредишь, чтоб ждала. Только раньше не звони — она, конечно, скандал поднимет. Поставь перед фактом — уже еду, мол. Ну, вот, собственно, и хорошо… А к ночи вернешься…

— Ладно, что ж… А этот водитель поможет мне мешки с овощами из погреба вытащить?

— Поможет, конечно. Я с ним уже на этот счет договорился. Ну, все, вон ко мне твои мучители с ядом идут… — кивнул он в сторону вошедшей медсестрички со шприцем.

— Не с ядом, а с малиновым вареньем! Ну все, пока, Борь. Вечером еще позвоню!

* * *

Осенняя дорога, желтое кружево леса справа и слева. Разговор с водителем Володей ни о чем — о «наглых» ценах на бензин, плохих дорогах, взятках егорьевских чиновников в администрации… О чем еще поговорить в долгой дороге с незнакомым, по сути, человеком? И песенка из радиоприемника, коварно ударившая по сердцу тихой нежной мелодией.

Володя поморщился, потянул руку к радиоприемнику, но она вскрикнула жалобно:

— Ой, что ты, не переключай! Это же «Високосный год», моя любимая песенка!

— Вы что, такую ерунду любите? — презрительно пожал он плечами. — Давайте я лучше диск Стаса Михайлова поставлю!

— Нет, только не это… — испуганно замотала она головой.

— Что, не любите? Да ну… Вроде все женщины от его песен млеют…

— Я не млею, Володь. Не надо Стаса Михайлова.

— А почему? Вроде он послаще поет, чем эти тихони!

— Вот именно, что послаще. А за этой коварной сладостью — один пресловутый расчет. Сладость сама по себе коварная штука, душу искушает, а пользы никакой, одно разочарование. Да и грех — играть на струнах потаенных женских обид, манипулировать скелетами в непритязательных душах.

— А эти, значит, не манипулируют?

— Эти — нет…

Володя хмыкнул, замолчал. Последние аккорды песенки летели на свободу из радиоприемника…

Она отвернулась к окну, вздохнула. Странно, отчего именно эта тихая мелодия так трогает душу… Хотя чего тут странного. Нет, нет, лучше и не начинать об этом думать… Иначе полетит внутреннее равновесие в тартарары…

— Надежда Иванна, а вот скажите, отчего это у меня иногда в правом боку так болит? Как поем жирного, так и болит…

— А вы не ешьте жирного, Володя. Особенно на ночь. И в правом боку не будет болеть, — ответила она равнодушно, не повернув головы. Потом, словно опомнившись, добавила деловито: — Но лучше, конечно, обследование пройти…

Потом замолчали надолго. Ей даже удалось задремать, удобно устроившись затылком на мягком подголовнике. Потом обедали на скорую руку в придорожном открытом кафе, и снова — дорога, дорога…

Вот и первые окраинные строения показались — в город въехали. Она выудила из сумочки телефон, кликнула Никин номер.

— Да, мам! Привет! — зазвенел в трубке радостный голос-колокольчик.

— Никуш, ты только не пугайся, пожалуйста. Я к тебе с овощами еду.

— В смысле? С какими овощами? — испуганно озадачилась Ника.

— Ну, с какими, с какими… Два мешка картошки, свекла с морковкой, капуста… Еще банки с помидорами-огурцами…

— Зачем, мам?

— Никуш, ты же знаешь нашего папу! Он вдруг решил, что ты в общежитии с голоду умираешь. И питаешься всякими пестицидами. Вот пришлось… Не могла же я отказать, иначе бы он из больницы сбежал и сам все хозяйство повез!

— О господи! Папочка, миленький, в своем репертуаре, — произнесла она с ноткой дочерней растроганности. — А ты сейчас где, мам?

— Да только в город въехали. А ты?

— Только с занятий вернулась. Я как раз в общежитии.

— Ой, как удачно! Тогда я трубку водителю передам, ты ему расскажи, как к общежитию проехать. Я этого города совсем не знаю…

Чуть не добавила в трубку — и знать не хочу. Ни города, ни улицы, на которой стоит панельная девятиэтажка, ни тем более вокзала… Володя деловито прижал телефон к уху, кивал головой, слушая Никины пояснения:

— Да, понял. Да, по Комсомольской направо. Да, понял, понял…

Долго ехали по улицам, потом вырулили в уютный дворик, встали у крыльца общежития.

— Это здесь, Надежда Ивановна.

— Хорошо, Володь. Ты посиди пока, я Нику найду. А потом спущусь, помогу пакеты занести.

— Только прошу вас — недолго. Я бы выгрузил все да оставил вас здесь, пока по своим делам езжу, да мне не с руки потом с другого конца города возвращаться.

— Поняла, поняла! Сейчас, буквально пятнадцать минут! Я быстро…

Выскочила из машины, открыла дверь общежития, огляделась торопливо. Да, все чисто, пристойно, дедок-вахтер в стеклянной будочке сидит…

— Я в семнадцатый блок, к Колокольчиковой! — произнесла быстро, проходя мимо. Дедок лишь глянул строго поверх очков, промолчал.

Навстречу по лестнице спускалась стайка девчонок, обтекла ее смеющимся ручейком.

— Девочки, где семнадцатый блок?

— Третий этаж, прямо по коридору, налево! — весело обернулась одна из них. — Там на двери номер, увидите!

Потянула на себя дверь — открыта. Опять огляделась торопливо — надо же, и здесь довольно прилично. Небольшой холл, кухонька, девчонка какая-то стоит у плиты, деловито помешивает ложкой в кастрюле.

— Здравствуйте… А вы к кому?

— Я к Веронике Колокольчиковой. Девчонка оглянулась, прокричала звонко в сторону одной из дверей:

— Ника, к тебе!

Дверь тут же распахнулась, явив глазам доченьку — смуглое кудрявое худосочное чудо на стройных ножках, вытянуло вперед руки-палочки, сделало смешную счастливую рожицу, нарочито косолапо поковыляло к ней, заголосило так же смешно-нарочито: