— Где моя любимая мама! Вот она, моя мама, к доченьке приехала любимая мама!

Обвила шею, ткнулась губами в щеку, в шею, в подбородок. Пахнуло молоком и медом от ее смуглой кожи, от мягких колечек волос. Отстранила дочь от себя, глянула в искрящиеся нежной голубизной глаза. Слава богу, веселенькие. И веснушки на месте, и детский зигзаг шрамика на виске.

— Ника, у меня пятнадцать минут всего… Давай, позови кого-нибудь из ребят, пусть мешки из машины выгрузят, «Газель» прямо у крыльца стоит.

— Это мы мигом! Наташка, кто из ребят дома есть? — обернулась она к стоящей у плиты девчонке, с умилением их разглядывающей.

— Вроде пятикурсники в шестнадцатый блок шли, я видела… И твой ухажер там был. Как его… Мишка, кажется.

— Ага! Подожди, мама, я сейчас! — тут же порскнула Ника в открытую дверь.

А уже через секунду послышалось, как она кричит в коридоре:

— Мишка! Серый! Погоди! У меня дело на сто рублей! Надо мешки с картошкой из машины наверх поднять, мне из дома привезли!

Надя вдруг физически почувствовала, как земля ушла из-под ног. Сделал свое дело резкий выброс адреналина, сердце подпрыгнуло и забултыхалось где-то в горле, не давая дышать.

— Да, Миш, конечно! О чем разговор! — словно через толстый слой ваты звучал в ушах звонкий голосок Ники. — Вечером все ко мне, на жареную картошку с домашними огурчиками-помидорчиками! Да, внизу у крыльца «Газель» стоит! Какой поцелуй, и жареной картошки с тебя хватит…

Шагнула на ватных ногах к двери, крикнула хрипло:

— Ника! Ника, погоди… Позови его сюда…

— Кого, мам? — обернулась она удивленно.

— Мишу… Мишу Серого позови. Пожалуйста, Ника, я только спрошу…

Та лишь пожала плечами, закричала вниз, в лестничный пролет:

— Миш! Миша, поднимись-ка обратно на минуту! Тут моя мама тебя зовет…

Торопливые крепкие шаги вверх по лестнице, мелькает в пролете русый затылок, спина в черной рубашке. Вот он — пятикурсник по имени Миша Серый. Смотрит с вопросительной вежливостью, улыбается.

— Здравствуйте… Вы Никина мама, да?

— Да… Я мама…

— Так о чем вы хотели меня спросить?

— Миша, а по отчеству ты…

— Сергеевич. А что?

И снова — удар крови в голову. Подняла руку, непроизвольным жестом прижала ладонь ко рту. Ника смотрела удивленно-испуганно:

— Ты что, мам? Тебе плохо?

— Да… То есть нет. Мне бы присесть куда-то, ноги не держат…

Они оба подхватили ее под руки, повели в комнату. Усадили на кровать, присели перед ней на корточки. Смотрели одинаковыми голубыми глазами.

— Мам, да что с тобой? Бледная такая… Что случилось-то?

Она хотела было ответить, да не могла. Вспыхнуло в голове опасное слово, девочкой Наташей произнесенное, — ухажер. Именно так и сказала — твой ухажер, Ника! Вдруг перевесило это слово все остальные эмоции, счастливые по своей сути, перемешало напополам с паникой, и слова проговорились совсем не те, которые следовало. Даже сама испугалась своего дрожащего хриплого голоса.

— Ребята, а у вас что… Вы встречаетесь, что ли?

Они переглянулись, неловко улыбнулись друг другу, в унисон пожали плечами. Ника проговорила неуверенно:

— Мам, ты чего! Ну, если бы даже и встречались… Что с того…

— Да, я действительно ухаживаю за вашей дочерью! — перебил ее Миша. — Простите… Как вас зовут?

— Надежда Ивановна…

— Мне очень нравится ваша дочь, Надежда Ивановна. Говорю это открыто и прямо. А чего скрывать, если нравится? По-моему, она не может не нравиться…

— Погоди… — испуганным нетерпеливым жестом остановила она его. — У вас что-нибудь уже было, ребята?

— Ну, мам, ну ты вообще! — взлетела пружиной с корточек Ника. — С чего ты вдруг такие вопросы задаешь? Не ожидала от тебя. Ну, вообще…

— Не сердись, Ника, — сглотнула она в волнении, — не сердись, сейчас все объясню… Дело в том, что нельзя вам встречаться, ребята…

— То есть? — удивленно и чуть обиженно распахнул глаза Миша. — Чем я вам так не угодил, Надежда Ивановна?

— Мишенька, Мишенька… — задрожав губами, протянула она ладонь, дотронулась пальцами до его щеки, — какой красивый стал… Взрослый, умный, настоящий мужчина. Сколько тебе лет? Двадцать три должно было пятнадцатого августа исполниться?

— Да, двадцать три. Пятнадцатого августа. А откуда вы знаете?

Он смотрел на нее серьезно, пристально, боясь, по-видимому, обидеть недоумением. Потом поднял на Нику глаза, требуя взглядом — объясни, мол? Как мне ко всему этому относиться?

— Не бойся, Мишенька, я в здравом уме и твердой памяти нахожусь… — ласково проговорила она, сдерживая слезы. — Дело в том, что ты мой племянник, Мишенька. Родной племянник. Я сестра твоей мамы, Надя. Ты помнишь тетю Надю?

Она с удовольствием произносила вслух его имя — Мишенька, обкатывала его языком, как сладкую конфету. Имя из той жизни, когда он был еще маленьким, жался к ней в незнакомом доме, шептал на ухо: «Я домой хочу, Надь…» Неужели он не помнит? Нет, должен, ему уже пять лет было, возраст для ребенка вполне памятливый.

— Неужели не помнишь, Мишенька? Я тетя Надя, мамина сестра…

— Да… Помню, кажется, только смутно… — растерянно моргнул он, вглядываясь в ее лицо.

— Тебе пять лет было, когда мы расстались.

— Да, да, помню. Я тогда очень плакал, а отец меня успокаивал, говорил, что тетя Надя скоро найдется. Неужели это… вы?! Вы — тетя Надя?!

Ника стояла, смотрела во все глаза. Потом произнесла свое сакральное:

— Ну, вообще… Это уж вообще… У меня просто слов нет…

— Мишенька, ты прости меня, что я тогда уехала, тебя бросила. У меня выхода другого не было. Я совсем одна осталась, вот, с Никой на руках. А у тебя отец рядом был! А иначе я бы никогда… Прости меня!

— Да что вы, Надежда Ива… Что вы, теть Надь! Будто у меня у того, пятилетнего, прощения просите. Мне не за что вас прощать, что вы… И как хорошо, что вы нашлись! Вернее, мы нашлись… Выходит, мы с Никой двоюродные брат и сестра?

— Да. То есть нет… То есть — да, двоюродные. И тем не менее… Нельзя вам, ребята, нельзя…

— Ой, мамочка… Ну что ты с этим «нельзя» заладила, ей-богу! Поняли все, не надо… Дай хоть осознать информацию до конца, а то как молотком по голове!

— Мишенька, а ты на могилу к маме и бабушке ездишь? Я была лет восемь назад, там памятник новый стоит…

— Да, это мы с отцом поставили, старый совсем обвалился.

— Я так и подумала, что это вы…

— Да, мы его и установили восемь лет назад, кажется. Ну да, точно… Восемь лет… А в каком месяце вы были?