Высокая скала, на которой был укреплен прожектор, уходила вверх еще метров на двести-триста, и иногда она терялась в облаках. А по вечерам она просто исчезала из виду, так как прожектор бил вниз ярким, ослепляющим светом, и все, что было за ним, становилось невидимым.

Всех жителей Высоты Н. Добрынин уже знал, но до дружбы или даже до простых приятельских отношений дело пока не дошло. Инженер Вершинин, с которым народный контролер сталкивался каждый день, был человек не из приятных. Говорливый, ругливый, но талантливый, он вызывал в Добрынине больше возмущения, чем уважения.

Все еще длился вступительный курс, и Добрынин только-только начинал понимать суть будущей работы. Он внимательно слушал Вершинина и очень часто переспрашивал его, что, видно, и раздражало инженера-конструктора.

Переводчик Канюкович сам подошел и представился Добрынину на следующий день после приезда. Этот человек был симпатичней и намного вежливей. Дружил он только с поваром, татарином Сагаллаевым, но с остальными был всегда предельно вежлив и доброжелателен. Во время первого короткого разговора в день знакомства сказал он Добрынину, что жизнь ему на этой Высоте Н. очень нравится, но умирать здесь ему не хотелось бы.

Добрынину жизнь в этом красивом горном месте тоже понравилась, но не нравилось ему полное отсутствие на Высоте Н. туалета. Не нравилось ему по любой нужде, иногда даже ночью, идти за завод, на склон, хвататься руками за ветки деревьев или соскальзывать с камней, пытаясь застегнуть или расстегнуть штаны.

И поэтому первым делом решил он в свободное время организовать постройку отхожего места. Капитан Медведев идею одобрил. Сказал, что и сам часто об этом думал. Обещал попросить, чтобы с Высоты Ж. принесли доски и гвозди. И действительно, в среду, как раз перед четвергом, который здесь был выходным днем, принесли солдаты стройматериалы.

А в четверг все, кроме женщины и татарина-повара, вышли на воскресник. Построить решили навесной туалет, чтобы не было проблем с санитарией и чисткой. Сбили двухметровую будку как положено, пол в ней с круглой лункой сделали. Потом установили ее на два крепких сосновых ствола так, чтобы можно было ее и выдвигать за край ступеньки, и задвигать обратно в случае ремонта. Потом глухонемые — а оказались они ребята большой физической силы — прикатили на ступеньку два валуна весом килограммов под двести каждый. Придавили валунами оба ствола, и повис над пропастью туалет, деревянный добротный туалет с крышей от дождя и снега.

Тем же вечером, перед тем как ложиться спать, сходил Добрынин в навесной туалет. Не без мурашек по коже зашел в будку, закрыл за собой двери и глянул через лунку вниз. Ничего там, кроме теряющихся в темной глубине отсветов прожектора, не увидел. Но ощущение подвешенности было усилено ветром, который вдруг ударил в стенку. Зашатался туалет, и Добрынин присел на корточки. Однако порыв ветра был недолгий. Снова стало тихо, и, затаив дыхание, сделал Добрынин свое дело. Вышел, оглянулся на повисшую над пропастью деревянную будку, почувствовал, как сердце в груди бьется — все-таки испугался, разволновался чуток.

Лег спать, а из-за стенки иностранный голос доносится — опять капитан Медведев что-то поймал по радиостанции. Хоть и привык уже народный контролер засыпать под эти шумы, но какое-то неприятное чувство недоверия возникало в нем каждый раз, когда слышал он пускай хотя бы одно нерусское слово. Поерзав на кровати, народный контролер заснул, обуреваемый вереницей мыслей и впечатлений минувшего дня.

После постройки туалета отношение глухонемых к Добрынину заметно изменилось. Раньше они его почти не замечали, но теперь подходили, здоровались жестами, жали руку. Добрынину было это очень приятно. Эти четверо молодых богатырей, да и женщина, красивая, стройная, гибкая, просто радовали глаз. И уж черт с ним, с языком, пускай не умеют они говорить и ничего не слышат, но насколько все-таки приятнее рядом с ними стоять, чем разговаривать на русском же языке с инженером Вершининым, терпеть его ехидные взгляды, которыми одаривал он иногда Добрынина вместо дополнительных объяснений, о которых Добрынин просил.

Но время шло. И многое было уже известно народному контролеру. Знал он уже почти все тонкости процесса изготовления искусственных метеоритов, знал, что надо контролировать и на что обращать внимание.

Метеориты эти отливались в специальных формах в небольшой мощной печке, находившейся в отдельной комнатке завода. Там же, в этой комнатке в ящиках, стоявших под стеной в ряд, лежали железные опилки и обломки разных металлов. На каждом ящике стояли неясные Добрынину обозначения, написанные нерусскими буквами. Здесь, в этой комнате, хозяйничал Вершинин. Любил он взять пригоршню какого-нибудь металла и мять его в руке, мять, потом пересыпать в другую ладонь и снова мять. Сначала Добрынин думал, что это — часть процесса, но потом понял — привычка. Собственно, отливку метеоритов народный контролер изучил просто так, для общего знания. Для работы ему требовалось узнать совсем другое: как доводятся метеориты до «полетных» (именно это слово использовал Вершинин вместо любимого Медведевым слова «аэродинамических») качеств.

А доводились они в основном цеху пятью глухонемыми рабочими. У каждого из рабочих, конечно, было имя, но запомнить, кто был кто, оказалось для народного контролера делом чрезвычайно трудным. Знал он, что женщину зовут Светой. Это необычное городское имя сразу запомнилось. Еще знал, что кого-то из мужчин зовут Андрей, кого-то Григорий. А два других имени Добрынин забыл, что было и неудивительно, ведь разговаривать с рабочими ему не приходилось, а будучи существами неговорящими, они словно и не воспринимались Добрыниным как носители имен и фамилий. В лучшем случае ощущались они Добрыниным как иностранцы, а иностранцы, в понятии народного контролера, тоже практически не имели имен. Но это никак не влияло на бессловесные хорошие взаимоотношения народного контролера с рабочими. Пару раз он уже общался с ними через переводчика. Задавал вопросы, потом следил за руками глухонемых и с удивлением узнавал, что означали все эти знаки, едва уловимые из-за быстроты движения рук и пальцев. После этих разговоров он зауважал переводчика Канюковича. Ясно стало ему, что только умный человек может работать переводчиком.

Пытался он сам наладить общий язык с глухонемыми. Медведев вручил ему для этой цели сильный ручной фонарик на батарейках — это для того, чтобы привлечь внимание нужного тебе рабочего. Идея была удивительно проста и работала отлично. Возник у Добрынина какой-то вопрос по поводу доводки, и, если все можно на жестах показать, — взял фонарик, посветил в глаза рабочему — и он уже на тебя смотрит, понимает, что ты ему что-то показать хочешь.

Капитан Медведев стал относиться к Добрынину по-приятельски. На чай стал приглашать, а потом как-то зазвал в комнатку радиостанции. Включил, нашел свой любимый иностранный голос — Добрынин уже сразу узнавал этот голос и, наверно, узнавал и язык, ничего, конечно, не понимая и названия этого языка не зная.

— Вот, — закончив крутить ручку настройки, сказал Медведев и оглянулся на народного контролера. — Вот, Павел Александрович, слышите?