— Вот и растолкуй мне тогда кое-что, — с этими словами отец Власий раскрыл книгу на первой закладке…

Следующие два часа прошли в череде вопросов и ответов. Вот только не надо думать, будто архимандрит что-то в книге не понял. Всё он понял, и понял правильно, но вам, например, разве не было бы интересно узнать, что о понравившейся вам книге думал сам её автор, исходя из чего он написал именно так, а не иначе, почему вообще он её написал? Хорошо, пусть это будет не сам автор, а человек, лично с тем автором знакомый? Вот и отцу Власию тоже стало интересно, и возможностью свой интерес удовлетворить он воспользовался.

Интерес архимандрита, как быстро выяснилось в ходе беседы, отличался некоторыми особенностями, обусловленными его положением. Продвигаемая Левенгауптом идея сохранения и усиления превосходства европейских христианских народов над народами азиатскими и нехристианскими заинтересовала отца Власия в рассуждении доказательства через то превосходство христианской веры над иными и способствования таким образом проповеди христианства среди магометан и последователей иных культов, причём как в Царстве Русском, так и за пределами оного. В какой-то мере такой интерес перекликался с моими собственными соображениями, высказанными в приснопамятной статье о национальной безопасности, так что беседа наша с высокопреподобным Власием за рамки переведённой мною книги благополучно вышла.

Когда надобность в периодическом обращении к заложенным страницам Левенгаупта отпала, отец Власий предложил продолжить разговор на прогулке, на что я с благодарностью согласился — и ноги размять нелишним показалось, и воздухом свежим подышать. За ворота подворья мы не выбирались, неспешно прохаживаясь вокруг храма, причтового дома и других построек, а когда вернулись, стол был накрыт для чаепития. Впрочем, угощение, обильное и вкусное, никак не мешало нашей беседе, постепенно превратившейся в чередование вопросов архимандрита с моими ответами. Отец Власий заинтересовался и моими делами с артефакторским обучением, и заводской выделкой артефактов, и даже затеей со стандартами, причём содержание вопросов выдавало его немалые познания в магии. Оно и понятно — от священнослужителя на его месте трудно было бы ожидать иного.

Стал спрашивать отца Власия и я. Поинтересовался для начала судьбой доктора Ломского, [2] узнал, что он так и сидит в монастырской тюрьме, и уже не один — двух своих сообщников по запрещённым магическим практикам он выдал, обоих судили закрытым заседанием, после чего одного с соблюдением всех положенных в таких случаях мер предосторожности повесили, а второй делит теперь с Ломским принудительное монастырское гостеприимство. Помнится, говорил я о том два с лишним года назад с отцом Диомидом, [3] но тогда речь шла о розыске тех сообщников монахами и тайными, а сейчас, стало быть, дело закончено — и нашли, и наказали уже.

— Отче, — я решил воспользоваться удобным случаем и прояснить для себя интересный вопрос, — я вот не раз и не два сталкивался с применением магии для совершения преступлений. Но то обычные практики были, которым много кто научиться может. Чем же от них тогда запрещённые практики отличаются?

— Запрещённые практики потому так именуются, что запрещены не из-за целей своих, а из-за способов совершения, — ответил архимандрит и, видя, что я не вполне понял, принялся пояснять: — Прежде всего это практики, совершение коих невозможно иначе как через нанесение вреда душе, разуму или телу самого совершающего. То есть если для совершения магического действия требуется принять на душу тяжкий грех, одурманить себя вином или ядом, нанести себе рану, пустив из неё кровь, это уже относится к запрещённым практикам вне зависимости от того, для чего именно совершается. Магические действия, совершаемые на убиении, увечении или мучении людей и скотов, также к запрещённым отнесены. Запрещены и магические практики, для совершения коих потребны мёртвые тела или части оных, кровь, семя, кал, моча и блевотина, как человеческие, так и скотские.

М-да, нечего сказать, объяснение исключительно толковое и столь же исчерпывающее. Никакой тебе чёрной магии, никакой некромантии, ежели не хочешь на собственной шкуре узнать много нового о смиренных монахах… Ну и правильно, не надо нам такого добра, обойдёмся как-нибудь. Интересно стало, что из перечисленного практиковал доктор Ломский, но что-то не потянуло меня о том спрашивать.

— Жизнь показывает, — продолжал отец Власий, — что артефакторы к запрещённым практикам куда реже обращаются, нежели натуральные маги. А потому твоё, Алексей Филиппович, артефакторное обучение — дело благое, и церковь наша за тебя молить Господа будет.

Ага, вот, стало быть, почему архимандрит книгой Левенгаупта так заинтересовался — немец же там как раз на важность артефакторики напирает. То есть чем внимательнее наши одарённые к советам Левенгаупта прислушаются, тем легче отцу Власию и его братии будет со своим делом управляться. Ну да, всё правильно.

Но вот высказанное отцом архимандритом одобрение, тем более не от себя лично, а от лица всей церкви — это сильно… Особенно если поддержка церкви не одними молитвами ограничится, хотя и так очень даже хорошо, да ещё когда молиться в храме будут, да не в простом, а в монастырском. Но если о нашем с Леонидом, Татьянкой и Васильковыми проекте говорить, то благосклонное отношение церкви ему уж точно не помешает.

Вот как раз о том я и собрался было завести речь, но архимандрит меня опередил.

— А теперь, Алексей Филиппович, скажи-ка мне, что за дело затеял ты с женскою больницею и женскою гимнастикой? Да ещё царевича Леонида с царевною Татьяною в него вовлёк? — какой-то особой строгости в голосе отца Власия я не услышал, но задан вопрос был уже без благосклонно-заинтересованного тона, к которому я за время беседы успел привыкнуть. Кажется, известия о нашей затее до архимандрита дошли в каком-то искажённом виде, и хорошо, если смысл её настоятелю исказили по глупости, а не по недоброму умыслу.

В ответе я постарался и развеять опасения отца Власия, и сделать это так, чтобы слова мои не выглядели оправданиями. Стыдиться или бояться мне тут было совершенно нечего, и я просто изложил своими словами обосновательные бумаги, что писали для Татьянки я сам и Андрей Васильков. Не забыл, понятное дело, упомянуть и о пожертвованиях, сделанных в пользу начинания государем и его семьёй.

— Вот, значит, как… — ответил архимандрит после некоторого раздумья, и голос его на этот раз звучал уже куда мягче, хотя некоторая осторожность в нём ещё ощущалась. — Что же, тело есть храм души, а потому содержать его, как и храм Божий, в должном порядке следует. В чистоте и здравии,