Потом, когда обстановка на фронте становилась все более и более серьезной, батарея за батареей стали сниматься с позиций и отправляться на фронт. В результате в самые худшие времена многие города, которые прежде имели защиту, теперь превратились практически в открытые города. Очень часто в тылу оставляли только устаревшие орудия. Порой они сами годились лишь на роль мишеней. К тому же теперь расчетами таких орудий были не подготовленные солдаты, а школьники, военнопленные или призванные на временную службу рабочие. Расчеты прожекторов состояли из девушек. Они же выполняли обязанности дальномерщиков и вычислителей. Командир одного из подразделений ПВО, по воспоминаниям очевидцев, имел обыкновение торжественно обращаться к своим подчиненным следующим образом: «Дамы и господа, друзья рабочие, школьники, а также tovarishchi!» Насколько этот рассказ был достоверным, было ли это преувеличением, но он отражает состояние подразделений зенитной артиллерии в конце войны.

Но, несмотря на все стенания по поводу возможностей зенитных батарей, более поздние исследования показали, что их эффективность была гораздо выше, чем это было принято считать. Во время самого крупного авиационного наступления союзников, когда американские бомбардировщики атаковали хорошо защищенные промышленные объекты, по возвращении самолетов на базы обнаруживалось, что примерно четвертая их часть получала настолько серьезные повреждения от огня зениток, что их приходилось отправлять в ремонт. Количество таких машин составляло ежемесячно до 4 тысяч. Кроме того, в результате огня зенитных орудий и действий ночных истребителей было ранено примерно 20 тысяч человек прекрасно подготовленного летного состава.

И самое последнее: громкая канонада, которую поднимали батареи зениток, энергично выбрасывая в небо целые склады боеприпасов, давала людям внизу ощущение того, что их не бросили одних. Возможно, это и было самым ценным результатом их деятельности.

После окончания войны все единодушно признали, что внутри Германии пропагандистская кампания по противодействию пропаганде противника и поддержанию морального состояния немецкого народа была «эффективной и успешной, как никогда прежде». Любимым высказыванием Наполеона было, что соотношение морального духа солдата соотносится с его физическим состоянием как 3:1. Пропагандистский аппарат Геббельса, а другого в стране не было, понимал это очень хорошо и действовал соответственно. Он оказал весьма значительное воздействие на стойкость немецкого гражданского населения под ударами бомб.

Эффект пропаганды в результате усиления мощи вражеских воздушных ударов только возрастал. Все чаще происходившее разрушение целых кварталов и даже городов давало ужасающей силы урок относительно того, чего добивается враг. Вызывает сомнение, что, не будь этих сокрушительных ударов, немецкий народ сумел бы выстоять до конца, изыскав в себе новые запасы сил, о наличии которых и не подозревал. К концу войны безжалостные дневные удары авиации, план Моргентау, а также требование союзников безоговорочной капитуляции предоставляли Геббельсу основные материалы для работы.

Тремя основными постулатами пропаганды Геббельса, которая призывала держаться до последнего, было:

1. За новый великий Германский рейх стоит бороться и стоит погибать.

2. Правительство делает все возможное для того, чтобы защитить гражданское население или, по крайней мере, жестоко отомстить врагу.

3. Единственная альтернатива победы Германии – полное ее уничтожение.

В первые годы войны, когда победы следовали одна за другой, было нетрудно поверить в хвастливые заявления Геринга о полном превосходстве люфтваффе. После Любека власти предпочли замалчивать правду под предлогом «соблюдения секретности». Поэтому с началом массированного британского авиационного наступления немецкие пропагандисты оказались в замешательстве. Поскольку город за городом подвергались опустошительным налетам, властям приходилось признать по крайней мере часть правды. Но они всегда делали это с некоторым опозданием, громко оповещая население о якобы тяжелейших потерях, которые понесли атакующие бомбардировщики противника. Причем ущерб, нанесенный противнику, по крайней мере в четыре раза превышал собственные потери. По прошествии некоторого времени всем стало ясно, что как минимум теоретически у врага уже совсем не должно было остаться авиации. Но поскольку она все-таки была, посыпались призывы к духу самопожертвования, вере в победу и строжайшей дисциплине. Ведь «несмотря на все страдания, каждый на территориях, подвергшихся нападению, переполнялся еще большей решимостью». Город за городом превращались в развалины, а Гитлер не пошевелил и пальцем для того, чтобы хоть как-то ободрить их жителей и жительниц, живущих в руинах, попытаться облегчить их положение. Тем не менее образ Гитлера как отца своего народа, отягощенного постоянной заботой о благосостоянии людей, оставался неизменно на высоте. Так продолжалось до окончания времени «большого монолога», когда бомбежки наконец прекратились, как прекратилась и сама война, а немецкий народ начал приходить в себя после «пропагандистской анестезии». Только тогда большинство людей поняли, как нагло их обманывали, как даже тогда, когда война уже была проиграна в политическом, военном, научном и экономическом отношениях, их мысли и дела продолжали цинично эксплуатироваться умными пропагандистами.

Более чем вероятно, что в последние дни войны уже очень много немцев перестали идти на поводу пропаганды, но у них не было выбора, и они предпочитали закрыть свой разум для размышлений. Возможно, они подозревали правду, но старались отбросить ее. Ведь им нужно было жить во имя чего-то и на что-то надеяться, и с этим ничего нельзя было поделать. Поэтому даже в обстановке всеобщего хаоса власти умудрялись поддерживать порядок. Такое сможет до конца понять лишь тот, кто сам в полной мере вынес на себе, с одной стороны, бремя военной диктатуры, а с другой – находящийся с ним в конфликте человеческий разум, пусть отрезанный от внешнего мира авторитарным государством, где воля большинства доминировала над отдельной личностью.

В остальном люди делали все, что могли, для того, чтобы выжить в то ужасное время, каждый по-своему, согласно своему темпераменту, характеру и натуре. Каждый полагался на собственные механизмы защиты и создавал себе психологическое убежище, где он мог укрыться хоть иногда. И наконец, милосердная природа человека помогала ему выстоять до конца.

Лучше всего пришлось оптимистам, особенно тем, кто умудрялся все еще верить в то, что ему говорили. В своей слепой вере они ни капли не сомневались, что в конце концов все кончится хорошо. Даже когда было ясно, что положение абсолютно безнадежно, они продолжали сохранять наивную веру в то, что должно произойти чудо, которое их спасет. Здесь была и надежда на то, что война закончится спасительным компромиссом. Несмотря на то что на фронтах продолжали полыхать сражения, эти люди верили, что ведутся скрытые переговоры, в результате которых условие о необходимости безоговорочной капитуляции отменят. Верили, что союз Запада с Востоком распадется, и это спасет Германию. И конечно же они всячески подогревали в себе мысль о новом чудесном оружии, которое должно было неожиданно изменить расстановку сил.