в метре над землёй и смотрим себе под ноги, на вывернутые ногами медведя, целые пласты мокрого и тяжёлого снега. Целые пласты!

– Ух, здоров, зверюга! – восхищённо качаю я, головой, – Так снег таранил! Словно жеребец через пойму пропёрся. Был у нас, в посёлке, такой конь! Не конь, а целая гора.

– А, какой он – длинноногий! – я спрыгиваю вниз, целясь ногами, в раскатанных болотниках, в медвежьи следы и зависаю на «пятой точке», на прослойке плотного снега между снежными колодцами от медвежьих ног, – Глянь! Его ноги длиннее, чем мои!

– Ха-ха-ха! – стоящий на снегу, надо мной, Казанцев заливается своим тонким голосом, – Экспериментатор! А если б другим местом, о прослойку?! Ха-ха-ха!

– Да, ладно, тебе! – отмахиваюсь я, снизу-вверх, довольный своим экспериментом.

Смех – смехом, но такого крупного медвежьего следа – нам ещё не попадалось! Зверь шёл грузно и мощно, как лошадь, тараня метровую толщу мокрого снега…

Напротив нас, дальше через речку, сквозь редкий и голый сейчас ивняк поймы, просматривается чёрный массив хвойника. Это – мамашин язык. Это верхняя граница моей, ботанической работы. Дальше нам, забираться вверх по речке – просто незачем…

Тятино. Утро. Стоит сплошная, высокая облачность. Тянет ветерок с запада.

Первым делом, я приникаю к биноклю:

В океане, по линии горизонта, извивается сплошная, непрерывная лента буревестников. Вот когда, действительно, идёт их массовый пролёт! Я веду поле бинокля по горизонту, до предела влево, потом до предела вправо… И всюду – по линии горизонта мельтешит пчелиный рой чёрных точек птиц.

– Как мошкара! – качаю я головой, – День и ночь! День и ночь!.. Сколько их, там, может лететь?!

– Ну… – озадачивается Казанцев.

– Вот тебе и ну! – бросаю я на него короткий взгляд, от бинокля.

По-моему, этой живой ленте из множества птиц, нет конца…

Сегодня – начинается солнечный день! Непривычно синее небо искрится над нашими головами. Своей двойкой, мы направляемся к устью Тятиной. Шагаем по колеям нашей заросшей дороги, проложенной среди морского шиповника, по низкой морской террасе…

– О!

– Голубь!

Взлетев с колеи, при нашем приближении, голубь вновь опускается на морской песочек колеи, всего метрах в пяти перед нами. Мы останавливаемся и замираем – стараемся рассмотреть птицу…

– Домашний! – прикидываю я.

– Да, вроде бы! – соглашается Казанцев.

Голубь – действительно, самый, что ни на есть, домашний. Сизый, он неторопливо ходит перед нами, по песочку колеи. Нас – совершенно не боится! Птица то усаживается своим пузиком в пыль колеи, то принимается чистить пёрышки, то начинает, не спеша, бродить и что-то склёвывать у себя под ногами…

– Что будем делать? – задаётся вопросом Казанцев.

– Может, он больной? – отзываюсь я, – Надо пугануть! Посмотрим, как он держится в воздухе.

Сергей резко взмахивает руками. Голубь легко поднимается на крыло. Но, отлетев пару метров, он спокойно планирует на дорогу.

– Так, – констатирую я, факт, – Он здоровый!

– У него, на ногах – кольца! – замечает Казанцев.

– Давай, попробуем его поймать? – предлагаю я.

– Давай.

– Заходи с той стороны, а я – с этой…

Однако, бросаться ловить голубя, нам не приходится. Птица спокойно даётся мне в руки! Бойко просунув свою головку между моими пальцами, она вертит ею, рассматривая нас то одним глазиком, то другим. Вытянув птичке ножку, мы рассматриваем её кольца.

– Хм, а кольца – японские! – замечает Казанцев, – На них иероглифы!

На лапках голубя три японских кольца – одно пластиковое, несъёмное, второе резиновое и третье алюминиевое. Записав в свой полевой дневничок номера колец, мы осторожно отпускаем птичку на дорогу. Голубь не улетает! Он вновь начинает спокойно бродить по колее, перед нами…

– Ладно! – улыбаемся мы ей, – Пошли дальше!

Вот и устье речки. Пойма Тятиной, стоит – уже вся бледно-зелёная! От сплошного ковра цветоносов белокопытника. В этом нет ничего особенного – у нас, белокопытник составляет основу лопуховых зарослей…

Мы переходим по полноводному перекату, на другую сторону речки. Воды – выше колена. Прозрачная! Как стекло. И холодная! Она туго обнимает резиновые голенища наших болотников. Едва не набирая воды в сапоги, мы с усилием преодолеваем течение, руками придерживая края голенищ…

По самой кромке травяной надпойменной террасы пролегает пока ещё заметная, медвежья тропа, набитая медведями осенью. Шагая по этой тропе, я замечаю медвежью покопку. Я приседаю над ней…

– Смотри-ка! Лилию Глена выкопал! – удивляюсь я, – Вот, это да!

Уже прошедший вперёд по тропе метров двадцать, Сергей останавливается и оборачивается ко мне: «Тут ещё одна!». От лилии Глена, на каждого ботаника, веет легендой. Это – редкое на Сахалине растение, в массе произрастает по распадкам южной части Кунашира. Лилия! Это мощное, высотой до полутора метров, растение! С диаметром стебля у почвы до восьми сантиметров! Эта лилия имеет до десяти глянцевых, тёмно-зелёных, мясистых, сердцевидных листьев и венчается рыхлой пирамидой горизонтальных, крупных, жёлто-зелёных колокольцев. Но это – в июле! А, сейчас… Я тщательно изучаю медвежьи покопки лилии.

– Серёж, смотри, как он сделал! – поднимаю я глаза, на стоящего рядом Казанцева, – Он подошёл к стоящему на поляне, сухому прошлогоднему цветоносу лилии и скусил его на уровне почвы. Но ведь, сейчас, весной, прошлогодние цветоносы лилии Глена – сухие, мёртвые! В них нет ничего съедобного. Медведь бросил цветонос на землю и что-то выкопал из почвы, под ним. Вот! Покопка!

– Точно! – соглашается со мной Сергей, – Лилия Глена десять лет растёт, прибавляя по одному листу в год. На десятый год, один раз в жизни, она зацветает и осенью отмирает. А, я ещё думаю – что он, там, нашёл? Луковицу? Там и луковицы не должно быть…

– Не знаю! – тоже удивляюсь я, – Разве что… вокруг центральной, отмёршей луковицы, остаются дочерние! Наверняка, их медведь и выкопал… По крайней мере, эти покопки показывают, что Кунаширские медведи питаются луковицами лилии Глена! И значит, наносят определённый ущерб популяции этого редкого растения.

– Хм! – пожимает плечами, Казанцев, – Это ты загнул!.. Ну и что? Вряд ли, этот ущерб – существенный! Пока мы, только первый раз встретились с поедями лилии…

– Ну, – соглашаюсь я, и решаю, – Ладно. Поживём – увидим.

Хохлатка сомнительная, теперь – уже образует целые голубые полянки! Я, не спеша, бреду по солнцепёчным склонам надпойменной речной террасы. С этой стороны речки она невысокая и травяная. Теперь, здесь – массовое цветение хохлатки!..

Вот, прямо на тропе, передо мной лежит медвежий помёт. Я срубаю, своим тесаком, прутик от ближайшего куста гортензии и начинаю ковырять помёт…

– Старый помёт! – сообщаю я Сергею через минуту, продолжая ковыряться в помёте, – Уже, вообще перепревший…

Вскоре, я недоумённо поднимаю на Сергея лицо: «Это… земля! Вот, странно…». Из плотной, землистой массы, моя палочка выковыривает коготок. Он – массивный, коричневого цвета, загнутый на конце…

– Серёж, смотри! Коготок! Это что, коготь соболя?!

Я верчу когтем перед носом Казанцева. Тот недоверчиво