Пятница, 10 октября

Священник говорит, что произошло чудо – Бог явил в часовне новый крест.

Суббота, 11 октября

Алан Голдсберри позвонил и сообщил, что власти штата выставили Билли счет за медицинское лечение и госпитализацию в Афинской психиатрической клинике и Лиме и требуют, чтобы Билли оплатил его из доходов от продажи картин.

Ниже привожу часть письма к адвокату, которое Билли продиктовал мне и попросил напечатать.

11 окт. 1980 года

Дорогой Алан!

Поговорив с Мэри о вашем телефонном разговоре, я решил лично объяснить тебе мою финансовую ситуацию, чтобы не возникало никакого недопонимания.

Сразу скажу: я скорее удавлюсь, чем заплачу что-нибудь штату. Меня похитили из афинской клиники (на что апелляционному суду было категорически наплевать) и заточили в этой тюрьме без какой-либо терапевтической или психиатрической помощи. Чтобы я здесь сгнил. Моя враждебность по отношению к властям вполне оправдана.

На данный момент у меня нет никаких причин проявлять «добрую волю» по отношению к людям, которые, как никто, причинили мне вред. Хуже был только Чалмер. С моей точки зрения, их просьба заплатить – легальное вымогательство. Отныне я не намерен прогибаться перед ними. И постоянная угроза отправиться в тюрьму больше меня не пугает.

Меня обобрали, мне врали, надо мной физически и психологически издевались, меня высмеивали, оплевывали, обезличивали, унижали, мне угрожали, и у меня вымогали деньги. Притеснения коснулись моих родных и друзей. В прошлом марте Мэри обыскивали.

Если у тебя найдется хоть один довод в пользу проявления «доброй воли», приведи мне его. Алан, вред, который мне причинили, во многом необратим. Ты хоть представляешь, насколько страшно бывает засыпать? Не зная, проснешься ли или, может, какая-то твоя личность убьет тебя во сне. Не зная, сможешь ли когда-нибудь доверять себе и принимать простейшие решения. Понимая, что шансы поправиться – один на миллион.

Черт возьми, в данный момент я даже не уверен, что хочу поправиться…

Алан, я устал вести судебные баталии и вечно проигрывать. Борьба с миром сказывается на нас обоих, финансово и психологически. Я считаю это нашим последним сражением, и если мы его проиграем, то совершенно очевидно проиграем и войну.

Моя последняя надежда – самая слабая.

Воскресенье, 12 октября

Билли удается уже четвертый день держать санитаров первой утренней смены вне общего зала. Они договорились, что он закрывает глаза на все их подпольные, незаконные делишки, а они не заходят в общий зал. Это значит, что уже четыре дня в журнале нет негативных записей о пациентах, нет нагоняев, ограничений и принудительного сидения на стуле.

Пациенты вовсю пользуются вновь обретенной свободой. Трое начали делать вино, как их научил Билли – катетерные мешки и прочее, – но сам Билли в этом не участвует. Попросил в следующий раз принести шахматы, чтобы научить меня играть.

Четверг, 16 октября

Поскольку персонал восстановительной терапии сегодня уехал в Колумбус, мастерские закрыты. Я пришла в половине второго, и Билли тут же расставил шахматные фигуры.

– Меня научить нелегко, – предупредила я.

– Я научил своих внутри, и мы теперь часто играем в голове. Шахматы очень помогают мыслительной дисциплине. Важно держать ум занятым.

– Почему?

– Чтобы он не стал кузницей дьявола.

– Не жди, что я сразу все освою. Мне надо время на осмысливание.

– Ничего. Мне нравится долгая игра.

Я думала над каждым ходом.

– Ну? – спросил он, теряя терпение.

– Я думала, тебе нравится долгая игра.

– Да. Час-другой.

– По-твоему, это долго?

Ломая голову над пятым ходом сорок пять минут, я, опасаясь новой атаки Билли, в конце концов решила никак не ходить.

– Ну?

– Я не хочу ходить, – сказала я.

– В смысле?

– Не вижу причин ходить.

– Но по правилам ты должна.

– Ничего я не должна, если не хочу. Я ходить отказываюсь.

Он смеялся до слез. К четырем пятнадцати он больше не мог терпеть и стал играть за двоих, тратя на ход меньше двух минут. Переходя на другую сторону, он сопровождал игру непрерывными комментариями и насмешливыми замечаниями в адрес соперника.

Интересно, это он так играет у себя в голове?

Потом позволил мне снова включиться в игру, но, когда на втором ходу я задумалась, опрокинул короля.

– Ты выиграла. Признаю техническое поражение.

– Так я и знала, тебя надо брать измором.

Он что-то пробормотал в ответ, но я не расслышала.

– Слушай, позвони Голдсберри и попроси узнать, кто и когда повезет меня на слушание. Мне надо подготовить детей внутри, а то проснутся в тюрьме, перепугаются и что-нибудь натворят.

Понедельник, 27 октября

Оглядываясь на последние две недели, думаю, что Билли пытается пройти через стресс ожидания с помощью большей диссоциации, действуя как отдельные личности. Сегодня был наглядный тому пример. Билли-О, судя по всему, на время потерял товарищей. Виден разительный контраст, когда он переходит от Учителя к очень ребячливому Билли, а потом к аллену, который «точно знает», что вернется в Афины… и к растерянному Билли, который едва что-то соображает.

Когда снова появился Учитель, я решила спросить, каково это – рассоединяться и снова сплавляться.

– Представь, что наконец выходишь из автобуса после полуторачасовой поездки в компании надоедливых попутчиков.

– Тогда зачем рассоединяться? Почему не оставаться сплавленным?

– Ты пойми, диссоциативное расстройство неизлечимо. Лучше бы врачи учили нас, как с этим жить.

– Пораженческое настроение, – заметила я. – Смиряешься с несовершенством.

– То, что кому-то видится уродливым наростом, может оказаться большим коричневым алмазом.

– Никогда не думала в таком ключе.

– Когда убираешь защитные механизмы, мастерски созданные психикой, человек становится уязвим… и впадает в депрессию, потому что не знает, как ему быть. Врачам надо работать не над тем, как лишить множественника защиты, а как дать ему новый, более эффективный механизм. Но поскольку на данном этапе развития медицины это невозможно, диссоциативное расстройство идентичности неизлечимо.