Две крутившие вертела собаки бегали внутри подвешенных к потолку деревянных колес. Время от времени слышалось их громкое тявканье, Шэй только не могла понять, чем вызван их лай, болью или возбуждением? Куда же им полагалось идти? Что полагалось делать? Она села поближе к Бесподобному, отодвинувшись от слюны, капавшей из пасти ближайшей собаки. В углу две швеи орудовали иголками, укорачивая подолы платьев подавальщиц до вызывающе соблазнительной длины. Пытаясь выразить сочувствие, Шэй печально улыбнулась одной из этих девушек, но та отвернулась, пряча блестевшие от слез глаза.

– Погляди-ка! – прошептал Трасселл, толкнув ее локтем в бок.

Три девушки запускали изящные сахарные галеоны в большую чашу, наполненную пуншем. Покачивающиеся призрачно-белые кораблики успокаивались на темно-бордовых легких волнах. Как только все кораблики успокоились, слуги, взявшись за ручки огромной серебряной чаши, осторожно подняли ее на плечи.

Шэй не заметила прихода Эванса. Совершенно безмолвно он вдруг появился на пороге кухни и, прислонившись к дверному косяку, пробежал взглядом по суетившимся слугам, не глядя схватив засахаренный фрукт с проносимого мимо подноса. Он успел посадить пятно на свою яркую канареечно-желтую, как лепестки подсолнуха, шелковую рубашку, натянувшуюся на его объемистой талии, как на барабане. Его кремовые чулки пузырились на коленях. Не жуя, он проглотил цукат и, пробравшись к Бесподобному, развернул его лицом к свету. Унизанные кольцами пальцы невольно привлекали внимание и к скопившейся под ногтями грязи; Шэй уловила исходивший от него запах сирени, смешанный с утиным жиром. Он посторонился, пропустив слуг с чашей пунша, а затем резко хлопнул своими пухлыми ладонями.

– Итак, актеры, живо ко мне. Я придумал вам наряды.

Позади Эванса маячил слуга в холщовой рубахе с бадьей золотой жидкости. Бесподобный подозрительно глянул на него.

– Золотая краска? Мы что, будем изображать tableau?[18] Господи, Эванс, неужели мы вернемся на дюжину лет в прошлое? Я думал, что смогу показать моего Фауста. Или одного из Генрихов, они всегда популярны в монархических кругах.

Голос Эванса прозвучал достаточно громко, чтобы его услышала вся кухня:

– Ну, ты ошибся в своих соображениях. Вашей склонностью к улучшению согласованного сценария вы добились того, что вам запретили играть роли со словами перед нашей государыней. Более того… – оценив взглядом мятежное лицо Бесподобного, он взял со стола яблоко. «Отполировал» его о чулки и бросил ожидавшему распоряжений слуге, приказав: – Долтри, покрась и фрукт тоже, а потом засунешь ему в рот. Он может изобразить… Как там звали красотку с золотым яблоком?

Долтри выглядел смущенным.

– Эрида, – пряча усмешку, подсказала Алюэтта.

– Точно, Эрида! Бесподобный, ты будешь Эридой. Тогда Трасселл сможет изобразить Париса. Пусть уж наш Парис будет коротышкой с кроличьими зубами. А наша французистая барышня с классическими знаниями побудет вечерок Афродитой.

– Я же не актриса, – закрыв в изумлении открывшийся рот, запротестовала Алюэтта. – Мое дело – пиротехнические эффекты. У меня все готово.

– Ну, уж роль красотки тебе по зубам. Мой человек говорит, что редко видел более тонкую игру, – он бросил на нее колкий взгляд, и она мгновенно ответила ему тем же. – У нас здесь солидный взрослый бал. И деткам пора, смиренно помолившись, на время заткнуться.

Но возмущенная Алюэтта явно не желала сдавать свои позиции.

– Господи! Постарайтесь понять. Вам троим отведены лишь крошечные роли на сегодняшнем вечере. Я не хочу, чтобы вы болтали, или играли, или взрывали фейерверки перед проклятой королевой. Ваша роль чисто, – он раскинул руки, – декоративная. Мне нужно, чтобы ты сбросила свои шмотки, выкрасилась золотой краской и просто вышла, держа в руках блюдо с хре́новыми… – он окинул взглядом кухню: – Кухарка, что мы подаем для начала?

– Петушиные гребешки, фаршированные листьями куркумы и цукатами, – ответила она, склонившись над печью.

– Вот, – вздохнув, подхватил Эванс, – мне нужно, чтобы ты вынесла блюдо с хре́новыми гребешками! Ты способна справиться с такой задачей или мне придется взять с улицы юных оборванцев, зная, что они-то смогут проявить хоть каплю благодарности?

Когда пререкания наконец утихли, Эванс достал новый сверток.

А где наша Птичка? Как обычно, прячется за Бесподобным. Выходи.

Шэй выступила вперед, и он передал ей пакет в тонкой блестящей бумаге. Что-то легкое и скользкое.

– Переоденься, посмотрим, что из тебя получится.

– Прямо здесь? – она растерянно оглянулась на поваров, слуг и служанок и собак.

– Нет, в моей личной гардеробной! – ехидно пошутил он. – Разумеется, здесь, маленькая негодница! Никто на тебя смотреть не будет. Неужели ты воображаешь, что кому-то здесь реально захочется увидеть тебя голой?

Они принялись молча разоблачаться. Трасселл и Бесподобный носили исподнее – льняные мешочки, завязанные веревкой, Алюэтта тоже, но с полосой ткани для груди. Она смущенно разгладила ее, чтобы закрыть как можно больше. Видеть Бесподобного обнаженным Шэй считала своим личным драгоценным правом, поэтому мысль о том, что другие увидят его обнаженное тело, расстроила Шэй больше, чем перспектива ее собственного смущения. Ее костюм выглядел на редкость необычно. Он лежал на столе под тонкой бумагой, полуночно-синий с грубыми узорами. Она осторожно развязала сверток. Блестящая и скользкая яркая ткань радужной гаммы; сердце Шэй екнуло. Юбку сделали из перьев сороки. Но не черно-белых, а хвостовых, чисто черных, подобных цвету неба в полночь. Она подавила приступ тошноты. Должно быть, на юбку пошло множество перьев. Множество перьев означало множество мертвых птиц. Встав как можно ближе к стене, она быстро разделась, пытаясь спрятать свою перетянутую тканью грудь. Тем не менее она чувствовала давление устремленных на нее взглядов.

Платье подошло ей идеально. И снова сердце ее екнуло, когда красота наряда начала уступать место осознанию того, что кто-то изучил ее достаточно близко, узнав все ее размеры. Она надеялась, что к пошиву привлекли Бланка. Одевшись в это платье, она сразу отвернулась от стены. Бесподобный, Алюэтта и Трасселл стояли в ряд, подняв вверх руки, а Долтри покрывал их золотой краской.

– Осторожней, черт побери, – бросил Эванс, пристально следя за процессом, – эта краска стоит дороже твоей никчемной жизни.

Он заметил, что Шэй тоже наблюдает за ними.

– Ну же, выходи, дай наконец поглядеть, что получилось.

Она приблизилась к ним. В глазах Алюэтты сверкнул непонятный огонек. Бесподобный и Трасселл отвернулись.

– Полагаю, так и должно быть. Для меня твой вид ничего не значит, но, надеюсь, не все мои гости настолько… разборчивы.

Даже Шэй услышала, как Бесподобный фыркнул. Не оглядываясь, Эванс напомнил художнику:

– Яблоко, – ухмылка Бесподобного тут же исчезла, – открывай рот пошире.

Шэй осторожно глянула на бадью с краской. Ее поверхность покрылась густой коричневатой пленкой.

– Краска не для тебя, Птичка-Щебетунья, – бросил Эванс, проследив за ее взглядом, на сегодня