минутку, – он вернулся к своей бумаге и написал семь коротких фраз на латыни. Шэй понятия не имела, что они могли значить. – Передайте это своим легкомысленным друзьям, лорду Бесподобному и малышу Трасселлу. Скажите им, что за этот маскарад не заплатят, пока я не услышу выученные ими роли.

Шэй хотелось расспросить его о своей матери, но Ди уже отвернулся от них. Алюэтта, проведя по горлу ребром ладони, показала Шэй, что им пора убираться, и они ушли тем же путем, что и прибыли.

Несмотря на заплаченный шиллинг, лодочник их не дождался.

19

Осень превратилась в зиму, и ворохи листьев на речных берегах, отгорев огненным блеском, почернели. Следы колес замерзали, таяли и замерзли снова, пока улицы не покрылись глубокими колеями. Вороны и галки ссорились из-за скудной добычи, а крыши стали коварно скользкими, но очень красивыми. Шэй, доставляя послания, выбирала довольно извилистые маршруты, чтобы по пути заглянуть на крышу театра Блэкфрайерс, просто ощутить ее под ногами. Ее шаги служили посланиями тому, кто мог бодрствовать внизу.

– «Тук-тук-тук, я скучаю по тебе, – выстукивали ее ноги по этой дощатой крыше, – тук – тук – тук; ты тоже по мне скучаешь?»

По вечерам, когда она не ночевала с Деваной, Шэй оставалась в театре и каждую ночь слышала, как плачут мальчики о своих матерях. Плач передавался как сигналы башен на склонах холмов, как вой стаи волков под луной. Именно о матерях, заметила она, а не об отцах. Не во мраке ночи, а в сердцах своих.

Иногда по вечерам Шэй переправлялась за реку. Она оставляла на пристани Бердленда подарки для Лонана и свертки с семечками для птиц. Передавались ли отцу ее подарки? Как бы она ни старалась хранить в памяти яркие образы родного дома, их постепенно затягивало туманное, залитое лунным светом марево. Их заволакивал смог, выдували ветра Лондона.

А что происходило в ее жизни с Бесподобным? Они вели двойные игры, играя сцену за сценой в своих личных покоях. Шэй жила тогда в покинутых владельцами домах, где они, находя тайное убежище, исследовали друг друга, мысленно строя карты новых миров. Ее пальцы очерчивали контуры новых владений: его городов и дальних островов, его главных дорог и неизведанных земель. Он же, подобно Магеллану, пускался в кругосветные плавания, досконально исследуя ее, от кончиков пальцев ног до кончиков волос на макушке и обратно. По ночам она играла роль его лебедя – изгибаясь под ним бледной и необыкновенной птицей, – а днем его сороки, крадущей для него красивые блестящие безделушки, а за пределами их личного мира росло нечто поистине грандиозное: Призрачный театр. Пятеро его актеров устраивали представления на старых повозках и в сгоревших часовнях. Шэй пела в подвалах и на чердаках, никогда не помня ни слова из своих песен. И затем, когда начали кусаться зимние морозы, Бесподобный, лихо распевая, вывел множество почитателей через Крипплегейт в пустынные земли Тентерграунд, где выстроились два десятка открытых гробов, а в них – двадцать белых лиц, слепо смотревших в облачное небо.

Первой поднялась и заговорила Алюэтта:

«Именно моя хозяйка забыла на рынке вишни, поэтому мне, простофиле, пришлось бежать в район Сент-Джайлза, даже не сняв фартука, но я зареклась в будущем так торопиться, да только нынче ежели бы не поспешила, то получила бы от хозяина выволочку, уж как ему нравится руки-то распускать… и вдруг на полдороге по Уайткросс-стрит, где сроду не появлялось никаких карет, на меня вынеслась карета, и я едва успела вскрикнуть, когда переднее колесо сбило меня с ног, ударив в плечо, и я уже валялась на земле, глядя на мою сломанную руку, а ведь именно моя хозяйка забыла забрать вишни, но…»

Следом за ней вступил мальчишеский голос:

«…они говорили, что ирландцы будут рады нас видеть, и мы, как дуралеи, мы поверили им, и даже приветливо махали солдатам на берегу, тогда я впервые увидел мушкеты, выстроившиеся в ряд, они нацелились на нас, как иголки из игольника, и много сотен нас, мальчишек, попа́дало, большинство умерли до того, как упали в воду, но меня только ранили, поэтому я нырнул в покрасневшее от крови море, а когда вынырнул, чтобы глотнуть воздуха, вокруг продолжалась стрельба, и, уже задыхаясь, я даже приветствовал попавшую мне в глаз пулю… а они говорили, что ирландцы будут рады нас видеть».

Голоса разных призраков с драматичными историями разной длины громоздились друг на друга, подобно камням, и в итоге их нестройный хор уже звучал бесконечной литанией. Персонаж Шэй наконец присоединился к ним, бросая свои реплики в ритме дыхания трубы Бланка, и их мелодичные голоса сливались над головами в дикие птичьи трели.

«…они сказали: твоя хозяйка заболела, и велели мне идти за ними, а в глубине души я знала, что меня обманули, но что ты можешь сделать, когда их четверо, и ты одна, они богаты, а ты бедна, и, уже умирая прямо там, в переулке, я успела увидеть, как втоптали в грязь мой новый платочек, и подумала о позоре, о страшном позоре, но они велели идти за ними».

Она тараторила свою роль, как ребенок молитву, но в какой-то момент из ее груди с хрипом вырвалась странная песня, непрошеная песня, с щемящей болью в сердце возносившаяся над землей, и она смотрела на себя, в одном гробу среди многих, ее губы шевелились беззвучно, но толпа вдруг всколыхнулась и хлынула водопадом, и тогда…

…никому не ведомо, сколько времени прошло до того, как Шэй, влажная от испарины и покрытая ноющими порезами, пришла в себя в какой-то повозке и спросила:

– Что же я делала? О чем пела? Кого я играла на этот раз?

20

В воскресенье днем труппа Блэкфрайерс собиралась отправиться на репетицию, но неожиданно выглянувшее солнце застало их в ленивой неге на крыше театра. Было что-то в их настроении от сладкого спокойствия после соития. Трасселл вяло жевал куриную ножку, Бланк зашивал прореху на куртке Алюэтты, а ее голова лежала на его коленях. Все они в той или иной степени пострадали на вчерашнем представлении Призрачного театра. На коленях и локтях Шэй появились синяки; кучи белья, как и планировалось, ослабили удар, но все равно для впечатляющего зрелища ей пришлось падать со второго этажа. Бесподобному досталось больше всех. Его одежду порвали в клочья, а черная краска с его волос потекла, оставив на лбу фиолетовые разводы. Это не мешало ему, однако, живо разглагольствовать, меряя шагами крышу по периметру.

– И вообще, я думал, что они