Он посадил ее на стул и вытащил из мешка бритву. Суматоха на кухне продолжалась, но всеобщее внимание было приковано к Шэй. Она знала, что можно видеть человека, не глядя на него. Устроившись напротив нее, Эванс подточил бритву на кожаном ремне.

– Значит, ты из птичников, верно? – тихо, чтобы никто больше не слышал, спросил он.

Шэй поискала взглядом Бесподобного, но его глаза ничего ей не подсказали.

– Да, я из народа авискультан. Это же… это же не преступление.

– Я и не говорил о преступлении, – он вздохнул, – хотя далеко не все пакости считаются преступлениями, – подняв глаза, он увидел страх в ее глазах, – да ради бога. Никого не волнует, что ваши боги откладывают яйца. Мы же в Лондоне, а не сельской глуши; тут в избытке и более странных культов, чем ваш. Я просто хочу проверить, есть ли у тебя татуировка.

Внезапно шарканье его бритвы по ремню стало самым громким звуком в кухне. Она согласно кивнула.

– Ну, дайте же, ради всего святого, горячей воды с мылом! – последнее восклицание адресовалось широкой согбенной спине кухарки, которая тут же выпрямилась и притащила ему с плиты тазик с водой.

Эванс растворил мыло в воде, его улыбка исчезла за облаком пара.

– Что ж, давайте посмотрим, кто у нас скрывается под этим ежиком.

Толстые пальцы, массивные кольца. Ухватив ее за подбородок, он легким нажимом наклонил ее голову. Что он там увидел? Шэй ведь постаралась изменить свой облик так, чтобы люди видели в ней того, кого ей хотелось. Мальчика. Посыльного. Чтобы ни о чем не волноваться. Но Эванс все равно не видел ее реальной сущности, решила она. Он видел лишь возможность ее выгодного для себя использования. Она встретила его взгляд и впервые сама внимательно посмотрела на него. От уголков глаз разбегались лучики морщин. Глубокие борозды поднимались от носа к линии волос, разделяя поперечные, избороздившие лоб складки. Мятые мешки под глазами также покрылись тонкой морщинистой сеткой. Когда он уцепился пальцами за ее подбородок, она почувствовала, как бритва начала скрести по ее черепу. Закончив, он мягко вытер мыло салфеткой, отчего она испытала столь странное интимное ощущение, что резко сдвинула ноги. Он действовал вполне умело. Так же как могла бы сделать ее мать, он не тронул волос на боках, и из этих утолщенных, благодаря мыльной пене, прядей, могли получиться своеобразные крылья. Завершив бритье, он отступил и, разглядывая татуировку, поворачивал ее голову так и этак. Несмотря на жару кухни, ее оголенная макушка оставалась холодной.

– Я предпочел бы, конечно, нечто более воинственное, даже мистическое, – опять со вздохом сказал он, – орлица могла бы стать для тебя впечатляющим сценическим именем. Или птица-феникс, – он смахнул остатки мыльной пены, – ну да ладно, ничего не поделаешь.

Развернув ее вместе со стулом лицом к кухонной публике, он произнес своим церемониальным голосом:

– Дамы и господа, представляю вам… – он исполнил на столе импровизированную барабанную дробь, – нашего чертова воробья!

Строй служанок застыл с блюдами в руках. Алюэтта и Бесподобный из-под слоя золотой краски бросали на Эванса яростные взгляды. Однако он все еще о чем-то думал, глядя на Шэй.

– Стало все-таки лучше, – подавшись к ней, заметил он, – теперь ты выглядишь как идиотка из Бедлама[19], что добавляет ощущения опасности. Но этого маловато, – он понизил голос так, чтобы его слышала только Шэй, – охотник или добыча? – склонив голову набок, он выжидающе взирал на нее.

Шэй выдержала его взгляд, но ничего не сказала.

– Молчание означает добычу, малышка, – тоскливо изрек он.

– Тогда и то и другое.

– Так не бывает, – он выглядел по-настоящему разочарованным, – ты не можешь быть в этой жизни и охотником, и добычей.

– Таковы сороки. Убить соперниц или быть убитой ими. Лисы тоже.

– Верно-верно, – он равнодушно отвернулся, – но ты же не хитрющая сорока, что бы там ни думали ваши чокнутые сородичи. Ты же называешь себя человеком, а людям приходится делать выбор.

Шэй подавила нервное напряжение.

– Тогда охотник, – заявила она звонким сценическим голосом.

Возможно… Но пока еще впечатление слабовато. – Его острый взгляд, казалось, пронзил ее до глубины души. – Хотя у тебя есть потенциал. Повтори-ка, кто ты.

– Охотница, – ожесточившись, крикнула она, – я охотница, – и внезапно, понизив голос, угрожающе добавила: – Воробьиная пустельга[20].

– Вот с этим уже можно работать, – кивнул он и, порывшись в мешке, добавил: – Протяни-ка руку.

Она задумчиво помедлила. Потом протянула к нему руку. Под ее длинными ногтями чернела лондонская грязь. Он вытащил из мешка засаленный кожаный чехол и, приоткрыв его, блеснул металлом. Внутри лежали какие-то ножички, отмычки, надфили и пилочки, похожие на инструменты замочного мастера. Ее сердце екнуло. Что же он хотел прорезать в ней? Он взял пилку и, подняв ее руку, повернул пальцами к себе.

– Не двигайся.

Когда он начал приводить в порядок ее ногти, его лицо приобрело выражение мягкой женственности; разворачивая ее пальцы к свету, он ловко подпиливал ей ногти, придавая им заостренную форму. Кто-то из ближайших слуг запел колыбельную, и эта странная домашняя обстановка смутила ее. Эванс действовал удивительно искусно. Удалил грязь из-под каждого ногтя и подровнял края. Затем он открыл стеклянный флакончик и покрыл ей ногти глянцевым черным лаком, таким же блестящим, как его карета.

Подсушивая лак, он подул на них. Зловонный запах изо рта и судорожная дрожь в животе.

– Вот так… давай-ка, поиграй ими.

Теперь ее руки с острыми, как кинжалы, ногтями напоминали скорее когтистую лапку. Она поднесла их к свету, а затем осторожно вонзила в свою же руку.

– Своеобразная охотница, – усмехнулся Эванс, – я дал тебе оружие, и ты им воспользовалась.

Она дотронулась рукой до его щеки, и его глаза сверкнули. Черные глаза, как у птицы, с красными белками, как будто он никогда не спал. Шэй поискала в них знаки: «можно, нельзя, пожалуйста, не надо», – но в глазах ничего не отразилось; чернота ночного неба, недвижимой воды. Осторожно погрузив острия, она невозмутимо провела ими по его щеке, и под ее ногтями расцвели пять прекрасных капель крови. Мгновение, вечность. Он нежно отвел руку Шэй и ударил ею по ее же щеке. Водянистые мертвые колодца черных глаз. Когда он выпустил ее запястье, она хотела стереть следы крови с его щеки, но он остановил ее:

– Нет, оставь их.

Внезапно к нему метнулся Долтри.

– Она здесь, – шепнул он на ухо Эвансу, и вся кухня напряженно затихла.

– Неужели? Ты уверен?

– Гонцы прибыли, пока вы тут трудились. Ее карета перед входом.

– Кто там у