Сколько раз меня так задевало: много, не считал. Потом поглядишь, ран нет, одни синяки, или даже их нету, выругался и продолжил делать, что нужно.

Позиции иногда сходились на одном подворье, потому и постоянно гранаты летели в обе стороны. Где-то между нами и немцами было довольно далеко. Про это говорили, что так на высоте с кладбищем. Но большая часть плацдарма наблюдалась с Колдуна, и немецкие артнаблюдатели при малейших подозрениях вызывали своих артиллеристов. Снарядов они, как я уже говорил, не жалели. А мы врастали в землю. Позже на Малой земле появилась даже своя дивизионная артиллерия. Бедные артиллеристы – это же сколько они запасных позиций нарыли на просматриваемом и простреливаемом пятачке! Появились и зенитчики. Вот уж каково им было копать котлованы под платформы их зениток…

С другого берега бухты им на подмогу приходили морские и сухопутные артиллеристы. С нашей части Маркхотского хребта немецкие позиции тоже было хорошо видно, поэтому немцам, если они недостаточно хорошо укрылись в какую-то балочку, приходилось солоно.

Береговую батарею Зубкова даже называли «регулировщик движения в городе», ибо она с помощью корпостов реагировала на движения немцев в городе. Но, к сожалению, не на все. Да и как будешь стрелять по каждому мелькнувшему гитлеровцу – живучесть-то морских орудий ограничена. По автоколонне – пожалуйста. На пушки Зубкова тоже шла охота, их подбивали, иногда действовало только два орудия из четырех, но батарея не молчала. Ну, а раз немцы занялись борьбой с нашими батареями, то им не до нас, или не всем им до нас. Значит, опять копаем, пока не мешают. Долбежка земли киркой не столь героична? Что же поделаешь. «Война не фейерверк, а просто трудная работа», – так сказал человек, погибший 19 января этого года где-то на Луганщине.

Проводилась ли ротация рот или взводов на отдых? Проводилась. Иногда, когда можно. В боевом охранении – регулярно, с передовой – нечасто. Да и тыл на Малой земле был понятием относительным. Просто ты менял свое положение в списке немецких целей, но никто не обещал тебе, что по цели с этим номером будут реже стрелять. С плацдарма наша бригада ушла летом, воюя с февраля. Но уход с плацдарма означал только то, что нас готовят к десанту в Новороссийск. Восемьдесят третья бригада осталась и атаковала с плацдарма. Ей смены не было.

Немцы все же немного оттеснили нас с мыса Любви, но не очень далеко, на пару кварталов. Тут они стояли насмерть, ибо еще немного – и мы ворвемся в город. Это немцы понимали и держались изо всех сил. Но плацдарм ширился. Мы дошли до кладбища на Солнечной, заняли аэродром, Мысхако, часть горы Колдун. Как я уже говорил, взять ее сразу не удалось, но и последняя сопка оказалась в наших руках. На этой горе и был на середину сорок третьего года самый левый фланг советско-германского фронта. Корреспонденты это вызнали, сфотали пулеметчика из 107-й бригады за его максимом и выдали, что это самый левофланговый пулемет фронта. Наверное, тот же редактор послал и других корреспондентов на Кольский полуостров, чтоб они там засняли и самый правофланговвй пулемет. Только фото его я не видел, а вот левофлангового – да.

Против нас танки применялись, хотя и не так часто. Я видел их раз пять. Может, частично были и штурмовые орудия. Сложно разобрать иногда, кто лупит по твоему подвалу и вгоняет снаряды совсем рядом с окошками.

Высунешься, увидишь вспышку выстрела – и обратно. Снаряд ударяет в кирпичи, гарь взрывчатки, визг осколков, пыль столбом, как кирпичная, так и обычная. Где тут разобрать, танк ли это или самоходка, да и какой точно модификации. Наши танки тоже были на плацдарме, но они были самые легкие из тех, что имелись в наличии. Их с огромным трудом дотащили сюда и выгрузили. Это легкий шеститонный танк Т-60, со слабой броней и пушкой. Но даже его притащить на Малую землю – требуется два мотобота, которые соединяются общим настилом, на него кое-как вползает танк в относительно безопасной Геленджикской бухте. Далее эта конструкция плывет по неспокойному морю, среди мин и обстрелов. А дальше нужно эти тонны стали как-то стянуть с настила и вывезти на берег. Как – я не знаю. Наверное, опять «Дубинушкой», потому как кранов на плацдарме не было. Поэтому столь сложно доставленные танки поставили в глубине обороны как доты. В атаку их бросить было сложно и по другой причине – возить сюда бензин тоже тяжело.

…Были и штрафники, знаменитая 613-я рота Черноморского флота. Она побывала в самых жарких местах, в том числе и в первых бросках десантов. И в Озерейке, и в Новороссийске, и на Эльтигене, да и позднее. А сейчас еще был штрафной взвод начальствующего состава флота. Штрафбат со штатом несколько сот человек для Черноморского флота был слишком велик, но на взвод набралось. Как говорили вполголоса, несколько командиров, прошедших через взвод на Малой земле, служили в нашем штабе бригады. Ну, и на здоровье. Надеюсь, они попали в этот взвод не за озерейкскую неудачу.

Апрель на плацдарме отметился немецкой попыткой ликвидировать Малую землю. К усилиям немцев приложила руку и погода, штормами нарушая подвоз.

У нас болтали, что немцы хотели сделать подарок фюреру, сбросив нас в море ко дню его рождения. Когда он родился, никто точно не знал, но, коль немцы ударили семнадцатого, то, значит, где-то двадцать второго – двадцать третьего апреля. Так считали бригадные стратеги, по недоразумению пребывавшие в категории рядового и младшего командного состава.

Удар нацелился в стык между пятьдесят первой и восьмой гвардейской бригадами. Не знаю, как немцы это рассчитывали, куда ударять, но я бы лично (как стратег из младшего комсостава) избрал бы его подальше от восьмой гвардейской. Не те это были ребята, чтобы через них прорываться. Наступлению предшествовал мощнейший удар авиации. Небо было буквально заполнено немецкими самолетами, вновь и вновь роняющими бомбы на этот стык. Наблюдатели за воздухом тихо мучились, подсчитывая число немецких самолетов. Получилось что-то около сотни. Улетали одни, их сменяли другие. Далеко ли тут до Анапы? Вернулся туда, наземные службы подвесили новые бомбы, и уже снова над Колдуном, включает сирену и пикирует. Грохот бомб даже у нас, в нескольких километрах оттуда, вызывал неприятные ощущения, и невольно приходила мысль: «А как выдержал бы это сам?» Мне лично было бы сложно сказать, до сих пор я такого удара авиации по себе не ощущал.

Что творилось на позициях обеих бригад – не знаю, но я лично думал, что такая плотная бомбежка просто смела бы все окопы в нужном месте. Минные поля тоже бомбежкой и обстрелом губятся, а проволочные заграждения сметает начисто. Вслед за авиацией ударила артиллерия, снова перемешивая с землей живых в изуродованных бомбежкой траншеях. А позже начались атаки. Все новые и новые.

Восьмая гвардейская удержалась, загнув фланг. Где немцы прошли через ее ряды – там просто уже не было никого в живых.

Пятьдесят первой пришлось хуже. Вклинение немцев произошло и нарастало.

Второй день ознаменовался столь же мощным ударом. На нашем участке немцы только слегка демонстрировали активность. А там ревело и стонало. Когда через нашу позицию проходил комбат, я вызвался на помощь туда. И был я не один. Нас записали, но в итоге туда не перебросили. Хотя, наверное, подкрепления были. Не одна же пятьдесят первая бригада задержала немцев? Явно не одна, но не знаю, кто ей помогал. За три дня немцы прошли половину расстояния до моря. Собственно, это была всего лишь пара километров. Это называется «прогрызать оборону», буквально зубами вынимая обороняющихся из каждой щели.