— Ну, незачем так незачем… Сердишься ты на меня, что ли? Кажется, расстались мы как-то… кособоко. То ли я тебе какую-то гадость сказал, то ли ты мне… не помню.

— Мне на тебя сердиться не положено, — усмехнулся Георгий, тоже переходя на «ты», чего Вахрушев как будто и не заметил. — Ты все-таки мой спаситель.

— Ну, пусть это тебя не останавливает. Валяй выкладывай, если есть что.

— Да нет ничего. Просто вспоминать не хочется.

— Ясно.

Вахрушев помолчал, внимательно разглядывая его, и с сожалением сказал:

— Здорово ты изменился.

— Ты тоже.

— Да, надо думать. Что-то даже и не вспомню, какой я тогда был.

— Молодой был, красивый, статный.

— Да, был, — усмехнулся Вахрушев. — А сейчас ни молодости, ни красоты, ни стати — и всего за какие-то десять лет.

— А сколько тебе сейчас?

— Тридцать шесть, как и тебе.

— А выглядим-то, пожалуй, на все сорок пять, а?

— Пожалуй, — легко согласился Вахрушев. — Северные годы — они всегда длиннее обычных были… Ты все время здесь, что ли, работал?

— Нет, уезжал.

— А я с тех пор так и сижу здесь.

— Зачем? — неожиданно спросил Георгий. Вахрушев озадаченно взглянул на него.

— Странный вопрос… А тебя зачем на Север понесло?

— У меня профессия такая, особенно выбирать не приходится. А ты же хирург, говорят — даже блестящий, мог бы и в другом месте жить.

— Мог бы, конечно. Да ведь, знаешь ли, хорошие хирурги и тут нужны. И даже больше, чем в других… теплых местах.

— Только поэтому ты и сидишь здесь?

— И поэтому тоже, — спокойно подтвердил Вахрушев. — Между прочим, попади ты не ко мне, а к эскулапу средней руки, неизвестно еще, чем бы все кончилось. Я ведь тебя, можно сказать, уже  о т т у д а, — Вахрушев ткнул пальцем в пол, — вытащил.

— Выходит, повезло мне.

— Выходит, так.

— А я вот хреновый геолог оказался, — неожиданно для самого себя признался Георгий, — Ходил-ходил — и все попусту, только жену угробил. А теперь уже и ходить не придется. Так, да?

— Так.

— Ты обрисуй мне мои перспективы, Линкольн Валерьянович. Только откровенно.

— А тут не откровенно нельзя, Георгий Алексеевич. Перспективы у тебя не блестящие. Заштопал я тебя аккуратно, но ведь это болезнь такая… серьезная. Болеть будешь еще долго.

— А сколько именно?

— А вот этого не знаю, тут многое от тебя самого будет зависеть. Будешь беречься, соблюдать режим, диету, не пить, не курить — можешь прожить сносно.

— Сколько?

— Пока не помрешь, естественно, — улыбнулся Вахрушев. — Столько же, сколько и все, — лет семьдесят. Обострения, конечно, будут, особенно по осени и весне, по больницам и санаториям тоже придется попутешествовать. Ну, и работу, естественно, придется сменить. Наденешь нарукавнички и сядешь где-нибудь в управлении, подыщут тебе место… А вообще-то ты сам виноват, надо было раньше обратиться к врачам, давно ведь у тебя болело. И в поле в этом году ни в коем случае нельзя было идти. Благодари бога, что не так далеко забрался.

— И тут, оказывается, мне повезло.

— Конечно.

— А отчего эта дырка появилась?

— Ну, тут одной причиной обычно не обходится. И неважное питание сказалось, и нервишки у тебя подгуляли, и дымил, видно, как паровоз. Теперь тебе от курева напрочь отвыкать надо. Тянет курить-то?

— Да еще как!

— Ты, говорят, уже пробовал?

— Доложили?

— Конечно.

— Ты бы хоть таблетки какие-нибудь прописал мне, что ли.

— Таблетки тебе нельзя, придется отвыкать самому… Так-то, геолог, — невесело усмехнулся Вахрушев, — мобилизуй всю свою силушку волюшки, а чтобы ни одной сигаретки в рот больше не брал.

— Ясно…

Громко, требовательно зазвонил телефон. Вахрушев снял трубку, отрывисто бросил: «Да, слушаю», словно заранее знал, что ничего приятного этот звонок не сулит. Глядя на Георгия, буркнул кому-то: «Хорошо, сейчас буду» — и, бросив трубку, с сожалением сказал:

— Ладно, договорим потом. Иди спать, геолог.

Но договорить не пришлось. Дня два Вахрушева вообще не было, на третий он появился, но обошел только самых тяжелых больных, на минуту заглянул к Георгию, бесцеремонно задрал пижаму, сильно надавил на живот и, не обращая внимания на гримасу Георгия, сказал:

— Можешь ехать. Бумажки тебе старшая сестра выдаст, как приедешь, сразу иди в свою поликлинику, на ВТЭК. И помни, что я тебе говорил. Ну, прощай, геолог. — Вахрушев сильно тряхнул его руку и ушел.

Старшая сестра, передавая бумаги, долго и нудно объясняла, что нужно с ними делать, что можно ему есть, а чего нельзя. Получалось, что нельзя почти все, а можно кашки и паровые котлетки. Георгий невнимательно выслушал, торопливо попрощался, забыв поблагодарить, получил свои вещи и оказался на холодной, продуваемой всеми ветрами бугарской улице. Он вскинул на плечо рюкзак — и согнулся от боли, присел на скамейку. «Ну вот, и начинается новая жизнь… инвалидная».

До Красноярска он добрался в тот же день, а там самолета предстояло ждать почти сутки. Георгий, потолкавшись в аэропорту, зашел вдруг на почту и дал Кенту телеграмму: «Если можешь, встречай».

23

Встречала его Шанталь. Она спокойно стояла у выхода, в стороне от толпы, невнимательно вглядываясь в лица. Кажется, она не сразу узнала его. Георгий, уже и без того жалевший, что дал Кенту телеграмму, с досадой повел головой. Но нужно было улыбнуться на неуверенно узнавающий взгляд Шанталь, и он улыбнулся.

— Здравствуйте… — Он запнулся, пытаясь вспомнить ее отчество. — А где же Кент?

— Он не мог приехать, лежит с температурой.

Георгий промолчал. Он не мог припомнить, чтобы Кент когда-нибудь болел.

— Ну что, идемте? — предложила Шанталь.

— Надо багаж получить.

— Хорошо, я подожду.

Ждать у загородки пришлось минут сорок. На них все время смотрели, Шанталь, разумеется, многие узнавали, заодно с любопытством оглядывали и Георгия. Хороша парочка, ничего не скажешь… Молодая красивая актриса в дорогом моднючем одеянии и рядом он — старый, лысый, больной, в потертом, прожженном кожухе, в грубых ботинках.

— Вы на машине? — спросил Георгий.

— Да.

— Может, подождете там, пока я получу?

— Ну, зачем же, — спокойно сказала Шанталь, изучающе разглядывая его. — Вы не больны?

— А что, — скривился Георгий, — заметно?

— Заметно. Может, посидите в машине, а багаж я сама получу?

— Нет, я уж сам, Шанталь Федоровна, — наконец-то вспомнил он ее нелепое — при таком-то имени! — отчество.

— Ну, как хотите.

Наконец-то он получил свой рюкзак, и они пошли к машине. Георгий забрался на заднее сиденье и забился в угол. Прямо перед глазами были густые пепельные волосы Шанталь, раздражающе пахло тонкими духами. Георгий невольно вспомнил, что он не мылся толком больше месяца, и, должно быть, разит от него, как от козла, и раздражение его переросло в тихое, бессильное бешенство. «За