– Ну, в общем, на другой день после школы Глебушка взяллопату, выкопал котенка и положил его себе под подушку. Сделает математику,снимет подушку, посмотрит, подумает. Сделает русский, снова посмотрит, сноваподумает. Жалко ему котеночка, сволочи такой! Ему только меня не жалко! Никомуменя не жалко! Пытайте меня, убивайте, терзайте!

– Зализина, достала! Кончай верещать!

– О чем я? А ну да!.. В общем, четыре дня он глазел наэтого тухлого котенка, от которого несло как от помойки, и гладил его, а потомтот – раз! – шевельнул лапкой и открыл глаза. Дохляк-то! А затем встал ивроде как мяукнул. Наш юный Глебушка от ужаса как заорет и – хлоп! –сознание потерял. Прибежала его танковая мамаша, и котенок улетучилсянеизвестно куда… В общем, через неделю после этой истории ведьма умыкнулавпечатлительного Глебушку, и с этой минуты начинается уже история некромагаБейбарсова.

– Так, значит, дар был у него до того? Он оживилкотенка, вкачивая в него ментальную энергию? – спросила Ритка.

– Какое там оживил? Оживил – это если бы котенок сталтаким, как прежде. А Бейбарсов сделал из котенка ходячего кошака-зомби. А дар,по ходу дела, был, да… Я его как-то шутки ради спросила: «Глеб, а если б яумерла, ты б меня оживил?»

– А он? – спросила Ритка.

Зализина скривалась:

– А эта скотина сказала: «Нет!»

– А ты?

– А я: «А ее бы ты оживил, если б она на своем мерзкомконтрабасе разбилась?»

Что ответил Глеб, Таня так и не узнала. Схватив контрабас,она стремительно проскочила «темную» гостиную, услышала короткий, удивленныйвозглас Лизон, но не остановилась и пронеслась дальше. Толкая чужие двери, онанашла наконец свою, ничего почти не видя, захлопнула ее и упала на кровать.

В ее сознании роилось столько разных мыслей, что оно почтиотключилось. Зачем она Бейбарсову? Что она для него: прихоть или предметодержимости сумасшедшего? И обязана ли она оплачивать эту одержимость собой?Обязаны ли мы тем, кого приручили, если прирученные требуют за свое приручениеслишком много?

Сомнений нет, все в этом мире чем-то оплачивается. Пятьминут сегодняшнего счастья – часом завтрашнего. Любовь – слезами и ревностью.Спорт – травмами и самоограничением. Прочитанные книги – зрением. Бурнаяэгоистичная молодость – тоскливой старостью. Приобретательство – вечнойозабоченностью и страхом утрат. Успех – отсутствием времени. Карьера –мнительностью и завистью. Большой город – транспортными муками и одиночеством.Маленький город – дрязгами, затхлостью и скукой. Семья и защищенность –отсутствием свободы и назойливым шумом. Красивое тело – страхом съесть лишнююгорошину. Даже дырки от бублика не так бесплатны, как кажутся, и оплачиваютсясъеденными бубликами.

Посмотрите, как счастлива и расслаблена собака, у которойнет кости. А вот та же собака с костью, которую она не может проглотить. Рычит,лает, прячет, всех подозревает. Несчастнейшее животное во вселенной…

Чем она будет оплачивать Бейбарсова, а он ее?

Где-то на этом месте размышлений – чуть раньше или чутьпозже – Таня забылась. Спала она или нет, сказать трудно. Во всяком случае,ощущение времени у нее исчезло. Таня не знала, в какой момент в комнатепоявились Гробыня и Ягун. За их спинами маячил (томительно хочется написать«маньячил») Гуня.

– Подъем, подъем, кто спит – того убьем! – бодро сказалиграющий комментатор.

Таня села на кровати.

– Я не спала. Чего тебе, пальмовый обезьянец?

– Это я пальмовый обезьянец? Промахнулись, девушка! Ятаежный ехидец! – не растерялся Ягун. – Или так: урод моральный –одна штука. Деградант в состоянии нравственного распада – опытный экземпляр.

– Ты утомительный болтун, – сказала Таня сдосадой.

– Пускай болтун. Зато какой! Величайший, румяный, кромемногих талантов, одаренный отличным пылесосом! – обрадовался Ягун.

Таня задумчиво смотрела на него.

– Слушай, ты интересную штуку только что случайносказал. Если у человека была мораль, но он ее утратил. В этом случае ондеградант. Так?

– Угу.

– А если не было никогда морали? Моральный дегенерат?Этический олигофрен?

– Можно одним словом: некромаг, – влезла Склепова.

Заподозрив намек (уж слишком часто звучало это словосегодня), Таня резко повернулась к ней.

– Почему?

Однако Гробыня была само смирение.

– Нипочему. Грызианка так всегда говорит, когда к намна эфир приходит какой-нибудь опасный тип. «Этому только в некромаги!» Кстати,а как там Бейлошадкин? Не роет землю копытом?

– Представления не имею.

– А, ну да, да… Расслабься, Гроттерша! Глебу теперь недо тебя! Я регулярно смотрю магвости. Все спят и видят, как засадить его вДубодам.

Склепова расхохоталась. Наблюдая за ней, Таня пришла квыводу, что ничего толком Гробыня о Бейбарсове не знает. Только то, что виделав магвостях.

Гуня, стоя в углу на безопасном расстоянии от скелета ДырьТонианно, пожирал бутерброд немыслимых размеров.

– Обычно хлеб для бутерброда режется поперек. Гуня жережет его вдоль. То есть из батона получается два куска. Ощущаешьразницу? – сказала Гробыня, прослеживая направление Таниного взгляда.

– Я ощущаю, что вам с Ягуном от меня чего-то надо!

Гробыня и Ягун переглянулись.

– Хорошо… Короче, Ягун ухитрился подзеркалитьСарделькокопала. Сосископихал говорил с Медузией («Вот как важно уметь себяпоставить, чтобы твое имя не перевирали», – подумала Таня) и ничего незаметил. А потом, уже сугубо для шлифовки знаний, мы на пять минут заглянули вбиблиотеку… – сказала Склепова.

– Когда это случилось? – спросила Таня.

– Как когда? За ужином! Ты же проспала ужин… Ну даничего, Гуня поделится с тобой бутербродом! – сказала Склепова.

Гуня сделал страшные глаза и прижал бутерброд к груди.

– Он у меня жадный, как песик! Ну разве незабавно? – умилилась Склепова. – Расслабься, Гломов! Никто не лишаеттвое крошечное тельце питательных частиц!.. Если не преодолеешь жадность, вследующий раз заставлю делиться макаронами «Макфа». Они такие вкусные, чтоГломов покупает их по тридцать пачек и прячет повсюду как хомяк.

– «Макфа»? Это те, что ты ешь?