– Розы… – прошептала я, уклоняясь и пытаясь высвободиться из объятий, чтобы спасти букет.

А потом заметила выражение его лица. Розы полетели на пол и тут же были забыты.

– Что случилось?

– Всё нормально, – Егор криво улыбнулся, но, вздохнув, всё же добавил с невесёлым смешком: – Похоже, у меня больше нет родителей.

Ужин так и остался нетронутым, свечи догорели и погасли. Мы с Егором лежали в постели, обнажённые, ещё вспотевшие после любви. Я свернулась калачиком у него на груди и молчала, потому что слушала и боялась перебить. Ему необходимо было выговориться.

Родители поставили ультиматум: либо они и компания, либо я. Егор сказал, что выбирает меня, поскольку я не заставляю его делать выбор. Зоя Максимовна потеряла самообладание и устроила безобразную сцену прямо в офисе. Похоже, теряя деньги, она потеряла и королевское достоинство, вновь становясь тем, кем была изначально: грубой, невоспитанной провинциалкой.

– Понимаешь, – говорил Егор, сжимая моё плечо и наверняка даже не замечая этого, – я пытался выторговать наиболее приемлемые условия для них. А сейчас думаю… к чёрту всё. Они получат компенсацию по рыночной стоимости или оставят себе акции и будут надеяться на лучшее… Мне всё равно. Я им ничего не должен…

Когда Егор наконец уснул, я ещё долго лежала, разглядывая потолок и размышляла о своей сестре и… о долге перед ней.

…Следующие месяцы открывали всё новые и новые грани жизни с любимым мужчиной. Егор уделял мне всё свободное время и старался баловать при каждом удобном случае: дарил подарки, приглашал в театр или кино, водил в рестораны.

Пару раз на выходные мы выбирались за город. Однажды даже устроили настоящий пикник с костром и жареным на огне хлебом. Прямо как в детстве… когда ещё была жива мама.

Новые владельцы компании предложили Егору остаться. Должность была хорошей, зарплата тоже, а главное, что он больше не нёс ответственность за всё лишь на своих плечах.

Когда Егор рассказал о предложении и своих сомнениях, я ответила, что поддержу любой его выбор, но считаю, что стоит попробовать. Ведь он всегда сможет уйти и заняться своим делом, как и планировал изначально.

И муж решился. Он поцеловал меня и сказал:

– Ты та самая женщина, о которой я мечтал всю свою жизнь.

Единственное, что омрачало моё счастье, это мысли о сестре. От Любани не было никаких вестей. Мне пришлось почти втрое урезать ежемесячные переводы.

Я ожидала потока слёз и упрёков и готовилась оправдываться после первой же уменьшенной выплаты. Первые полчаса после отправления денег сидела у телефона и ждала звонка, да и потом весь день держала его поблизости. Но Любаня так и не позвонила.

Я волновалась, переживала за неё, но ничего не могла поделать. Мне оставалось только ждать.

И однажды, двадцать четвёртого декабря, в дверь позвонили.

Егор обещал вернуться поздно, и я удивилась. Может, изменились планы или совещание отменили? Так бывало уже пару раз.

Охрану я отпустила домой, потому что сама уже никуда выходить не собиралась, а держать парней под дверью в канун рождества мне не позволяла совесть.

Снаружи стояла Любаня. Она очень изменилась, и дело было не только в выпиравшем животе. Сестра осунулась, её лицо заострилось. Казалось, о подбородок и скулы можно порезаться. Глаза смотрели затравленно и настороженно, от былого блеска, сводившего с ума мужчин, не осталось и следа. Тусклые немытые волосы собраны в хвост.

Люба была одета в потёртое и слишком лёгкое для этого времени года пальто, широкие выцветшие джинсы и стоптанные ботинки. Из-под пальто выглядывал высокий ворот тёмного свитера. Ни шапки, ни перчаток. Она явно продрогла.

На плече у Любани висел дешёвый дерматиновый рюкзачок, за лямку которого она держалась покрасневшими от холода пальцами.

– Привет, – произнесла сестра, каким-то незнакомым, глухим голосом, – можно войти?

– Да, конечно, – я смутилась, что разглядывала её, вместо того чтобы сразу пригласить в квартиру, – проходи.

Посторонилась.

Люба сделала несколько неуклюжих шагов, огляделась по сторонам. Удивлённо смотрела на стоявшую в гостиной ёлку и подарки под ней.

– До нового года ещё шесть дней, – повернулась ко мне сестра.

– Я знаю, – неловко улыбнулась, испытывая дискомфорт от её присутствия, – просто привыкла отмечать католическое рождество в Нью-Йорке. И Егор сказал, что лишний праздник нам не помешает…

– Егор… – сестра хмыкнула так, что сразу стало понятно, какие чувства она к нему испытывает.

Мне стало обидно за своего мужа. Я точно знала, что он не сделал Любане ничего плохого. Совсем наоборот.

– Что ты имеешь против моего мужа? – сама того не осознавая, я подобралась приготовившись защищаться. Точнее защищать своего любимого мужчину. И Любаня теперь ощущалась посторонней, чужачкой, которая представляла опасность для моей семьи…

Я тут же устыдилась своей реакции. Это же Люба, моя сестра, та, кого я поклялась защищать, а сама нападаю на неё.

– Ты голодная? – снова пришло чувство вины, ставшее почти привычным по отношению к сестре за последние месяцы.

– Я уж думала, ты никогда не спросишь, – хмыкнула она, скидывая ботинки при помощи пальцев ног. Бросила пальто и рюкзак на столик в прихожей и безошибочно двинулась в сторону кухни.

В духовке шипел и исходил соком свиной окорок, запекаемый в меду. На столе в глубокой миске ожидали порезанные овощи для картофельного салата. У раковины размораживалась клюква для соуса.

В общем, я готовила традиционный рождественский ужин.

– Проходи, садись, – предложила я Любане в тот момент, когда она уже начала выдвигать стул, собираясь усесться. Её уверенные действия внезапно царапнули, словно сестра пыталась оспорить моё первенство на этой кухне.

Люба сунула нос в салатник и, уловив запах сельдерея, скривилась.

– Фу, что это за гадость?

– Американский картофельный салат, – пояснила я ледяным тоном, чувствуя иррациональную обиду за одно из своих любимых блюд. В этом нет ничего такого, Любаня вовсе не хотела меня оскорбить. Многим не нравится сельдерей, и ей тоже. К тому же, сестра беременна, а я придираюсь даже не к словам, к испытываемым ею эмоциям.

Это же просто глупо.

Но обида никуда не уходила, и добавленное Любой:

– Я это не буду, – только подлило масла в огонь.

– Не хочешь, не ешь! Тебя никто не заставляет! – вспылила я, возвращаясь к прерванной звонком нарезке лука. Движения были быстрыми и резкими, нож скользнул по ногтю, погружаясь в плоть и срезая кусочек. – Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Было больно.

Кровь быстро капала на разделочную доску и стол. Я подставила вторую ладонь под сильно кровившую рану и побежала к раковине, открыла кран. Холодная вода через несколько секунд сменилась ледяной, даря онемение пульсирующему пальцу. Выждав, когда боль почти перестанет ощущаться, я прижала к ране бумажное полотенце и бросилась искать аптечку.